Храбрость в бою, скромность, артистичность, изысканная вежливость в быту - таким был идеал настоящего воина.

Осуждались страсть к нарядам и богатству, жалобы на экономические трудности, недомогание, голод, холод, жару. Эти традиции были настолько сильны, что сохранялись по инерции и после того как феодальная система рухнула. В докладной записке, составленной в 60-х годах XIX столетия, царские администраторы с нескрываемым удивлением отзываются о странном поведении кабардинского дворянства: "Богатая женщина до 35 лет ни за что не наденет на себя шубы в зимние холода, целый день не возьмет пищи, если в доме гости; молодые люди, холостые из богатых семей, не имеют у себя другой постели, кроме бурки, и другого пристанища в собственном доме, кроме голого пола отцовской кунацкой, и по целым дням не видят они куска хлеба; потребовать же себе еду считается невежеством".
Несовместимыми с образом рыцаря считались излишнее любопытство, суетливость, назойливость, малейшие признаки растерянности или отчаяния. Постоянно рискуя своей жизнью во имя идеалов рыцарства, воин обязан был демонстрировать спокойную уверенность в своих силах, стойко переносить любые тяготы и лишения, не ожесточаясь, не теряя контроля над собой, оставаясь во всех ситуациях подчеркнуто вежливым, щедрым, великодушным.
Но венчает возвышенный образ рыцаря отношение к смерти - готовность как большое благо принять смерть на поле боя, в схватке с врагом. Жизнь представлялась адыгским воинам цепью благородных поступков, подвигов, сражений, заканчивающейся смертью, достойной рыцаря. И отсюда понятие уэркъыгъэ - "рыцарство", которое по своей направленности было не только сходно, но порой даже в деталях повторяло "путь воина" или бусидо в японской культурной традиции. С 15 лет полагалось вести жизнь, полную опасных приключений, чтобы в конце концов погибнуть, исполняя свой воинский долг. Поэтому жить долго, до седин, казалось неприличным. В современной Черкесии рассказывают, что однажды, увидев на празднестве седобородого старца, одна из женщин с притворным удивлением воскликнула: "Пщы жакIэ хужьт иджы сымылъагъужар!" (Седобородый князь! Такого я отродясь не видывала.)
В Кабарде имел место аналогичный случай. Скончался один из князей, не отличавшийся большим мужеством. Когда его жену спросили, при каких обстоятельствах он умер, та ответила: "Умер своей смертью, без единой пробоины. Хороший вышел бы из него бурдюк".
В этом контексте вполне объясним пиетет, с которым относились, например, к княжеской ветви Талостан - самой малочисленной в XVIII веке. Согласно преданиям, мужчины этого рода были особенно храбры и рано, в молодом возрасте, погибали в сражениях. Отсюда стандартные характеристики: "Талъостэнхэ лIы закъуэ лъэпкъщ" (Талостановы - род одиноких воинов); "Талъостэнхэ лIызакъуэрэгушхуэщ" (Талостановы - одинокие воины с храбрым сердцем).
Подобные сюжеты обыгрывают так или иначе тему финальной части того пути, который в идеале должен пройти каждый воин. Это героическая смерть в самом расцвете сил. Отсюда известное изречение бесленеевских князей Каноковых: "Дэ, Къэнонъуэхэ, гъащIэу зэхуэдгъувыжыр илъэс тощIырэ тхурэщ" (Мы, Каноковы, планируем жить не более 25 лет).
В том же духе, как мы знаем, высказывались японские воины. К примеру, японский самурай Юдзин Дайдодзи говорил: "Самурай должен прежде всего постоянно помнить о смерти - помнить днем и ночью, с того утра, когда берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги, что он должен умереть. Вот его главное дело".
Другой самурай Дзете Ямамото в ситуации "или-или" рекомендует без промедления выбирать смерть. Аналогичным образом, но, впрочем, несколько иначе - с заметным этическим акцентом - выражали эту же мысль адыгские воины: "Псэр щэи, напэр щэху" (Жизнь отдай и возьми честь). В системе рыцарской этики представление о воинской, уоркской чести (уэркъ напэ) стояло на первом месте.
Обычным явлением стало для князей и уорков ношение с собой белого савана, которым могли бы накрыть в случае гибели его тело. Другое правило или мнение, широко и повсеместно распространившееся среди адыгского рыцарства, состояло в том, что воин, погибший, защищая родину, считался шахидом - святым великомучеником, попадающим без промедления в рай. Поэтому шахидов хоронили обычно без омовения в той одежде, которая была на них в момент смерти. Дж. Белл подробно, с некоторыми весьма любопытными деталями описал этот обычай: "Если кто-либо умирает своей смертью дома, его тело сейчас же моют, завертывают в новую белую бумажную или льняную простыню и хоронят не позднее, чем через три-четыре часа, и в первой части обряда оплакивания участвуют ближайшие соседи. Если это убитый в бою, его хоронят в одежде, в которой он был убит, и не подвергают омовению, так как предполагается, что он без промедления будет принят в рай как павший, защищая свою родину. Но если воин проживет несколько дней после своего ранения, то считает?6?