Религиозные представления адыгов

Адыгский этнос, с древнейших времен располагавшийся в контактной зоне между цивилизациями гор и степи, оседлым и кочевым мирами, на протяжении всей своей истории подвергался мощному воздействию самых разных религий, соперничавших за право господствовать над умами и душами местного населения.
Однако ни одна из привнесенных конфессий не сумела вытеснить традиционные культы адыгов и была вынуждена сосуществовать с прежними верованиями. Основой духовной жизни адыгов являлся религиозный синкретизм, понимаемый как синтез в рамках целостной системы элементов различных религий (прежде всего — язычества, христианства, а затем и ислама).
Этим же объясняется и удивительная веротерпимость адыгского общества, в котором процветала полная свобода совести, а случавшиеся религиозные диспуты никогда не приводили к кровопролитию и преследованиям по конфессиональному признаку даже в поворотные моменты истории Северо-Западного Кавказа.
Одной из основных характерных черт религиозного сознания адыгов являлась его подчиненность этническому самосознанию, согласно которому национальная самоидентификация (“я — адыг”) всегда превалировала над принадлежностью человека к той или иной кон-фессии (“я — христианин” или “я — мусульманин”).
Религиозное мироощущение адыгов напрямую зависело от их нравственного бытия, определялось традиционными ценностями. В отличие от иных культур, адыгский мир представлял собой ярко выраженную “культуру стыда”, основным побудительным мотивом в которой являлся не страх божественного наказания за совершенный проступок, а “этический стыд” (укIыт) . По представлениям адыгов, благосклонность богов можно было снискать не только поклонением им, но и строгим следованием морально-этическому кодексу адыгагъэ. Подобный взгляд превращал адыгагъэ в божественные предначертания, священные, боговдохновенные заповеди.
Традиционная этика представлялась адыгам гораздо более обширной и проработанной системой, нежели моральные требования адептов мировых религий, в силу чего любая вера, приходившая на Кавказ, накладывалась на практически незыблемое ментальное ядро и воспринималась лишь как совокупность новых обрядов.
Следует отметить и такие черты адыгской этнической психологии, как исключительно развитое личностное начало и гипертрофия чувства собственного достоинства, препятствовавшие как утверждению абсолютной власти на земле, так и глубокому восприятию монотеистических религий.
Существование религиозных представлений у местного населения Северо-Западного Кавказа прослеживается с глубокой древности. Так, среди предметов, обнаруженных в погребениях Майкопской культуры III тыс. до н.э., многие явно имеют не утилитарное, а культовое назначение, как, например, серебряные сосуды с изображениями деталей рельефа, животных и растений. О культе плодородия свидетельствуют изображения бычков, встречаю-щиеся как в виде плоских штампованных бляшек, так и массивных фигурок; сюда же можно отнести и бронзовые двузубые роговидные предметы — крюки для извлечения мяса из котла во время ритуальных трапез. Наблюдается и отчетливый погребальный обряд, согласно которому тела умерших укладывали в скорченном положении на боку (так называемая “эмбриональная” поза) чаще головой на юг. Обсыпание покойников красной краской растительного происхождения символизировало очищающую силу огня. О поклонении Солнцу говорит использование круговых обкладок из камня (кромлехов), зачастую окружавших могильники этой и последующих эпох (курганы, дольмены, грунтовые захоронения). Солярный культ получил свое воплощение в создании архитектурных комплексов, совмещавших религиозные и астрологические функции, как, например, храм Солнца и обсерватория Псынако I в нынешнем Туапсинском районе, открытый и исследованный М.К. Тешевым.
Видимо, уже в это время формируются многочисленные религиозные культы, а затем и широко разветвленная система многобожия. В силу отсутствия письменных свидетельств, синхронных эпохе образования религии на Северо-Западном Кавказе, система адыгского политеизма, ввиду ее поразительной устойчивости, реконструируется специалистами главным образом по источникам периода античности и средневековья и фольклорно-этнографическим данным XIX — XX вв.
Наиболее ранний пласт адыгской религии представлен многочисленными культами, сопровождающимися магическими действиями и являющимися отголосками древнейших анимистических и фетишистских представлений. При этом нередко в рамках одного обряда можно наблюдать элементы сразу нескольких культов.
К числу древнейших культов относилось почитание камня, сверхъестественные свойства которого упоминаются еще в нартских сказаниях — так, из камня был рожден один из эпических героев Саусырыкъо. По представлениям адыгов, камни с могилы человека, убитого молнией, будучи в засуху погруженными в реку, обязательно вызовут дождь. Магической силой обладали и места захоронения известных героев, что наделяло способностью к целительству обломки надмогильных камней и землю с курганов. Чудотворными считались и некоторые крупные камни, особенно если они по очертаниям напоминали человека или животное. Почитались адыгами и горные вершины, многие из которых были овеяны легендами и считались местопребыванием богов, как, например, священная гора Ошхьэмафэ (Эльбрус).
Одним из самых архаичных культов следует признать почитание адыгами огня. По мнению А.Т. Шортанова, не случайно тема добывания огня является одной из ключевых в нартском эпосе. С огнем у адыгов были связаны анимистические представления как об одушевленной стихии, имеющей тело и язык, поведение вблизи которой было строго табуировано, дабы не нанести огню оскорбления и физического вреда. Магические свойства огня позволяли с его помощью предвидеть будущее посредством гадания. Огонь считался лучшим очищающим средством — при эпидемиях и падеже скота окуриванию подвергались люди, животные, предметы быта. С культом огня генетически были связаны культы домашнего очага, молнии и более поздний культ кузнечного ремесла.
Очаг являлся символическим центром дома, относительно которого происходило выделение почетных и непочетных мест. Очаг — символ благоденствия семьи, поэтому угасание огня в очаге считалось неблагоприятным предзнаменованием. Поведение у очага было также жестко регламентировано; неэтикетные действия, оскорбительные для очага (например, сквернословие), были строго запрещены. Одним из основных обрядов свадебного цикла у адыгов являлось приобщение невестки к очагу. Столь же священный характер, что и сам очаг, имела и надочажная цепь.
Своеобразным было у адыгов отношение к молнии, огненное прикосновение которой было равнозначно передачи сверхъестественной благодати. Так, дерево, в которое ударила молния, становилось священным. Люди, пораженные небесным огнем, воспринимались как избранники небес, их не оплакивали, погребали на месте гибели, причем похороны превращались в многодневный праздник, в ходе которого исполнялся особый коллективный круговой танец “шыблэудж” . Считалось, что могилы таких людей приобретали магические свойства, в силу чего они становились объектами всеобщего поклонения.
Освоение предками адыгов металла, значительно облегчившего жизнь человека, вызвало к жизни его культ, сделав металлические (особенно — железные) предметы универсальным оберегом. Особым уважением у адыгов традиционно пользовались кузнецы, как носители некоего тайного знания, обладатели секретов кузнечного мастерства, имеющие дело со священными субстанциями — огнем и металлом. Предметы, вышедшие из рук кузнеца, многократно усиливали свои магические свойства, в силу чего железные вещи широко использовались в целительстве (например, при обряде излечения раненого — кIапщ, при облегчении родов и др.), в свадебных и похоронных обрядах.
В языческой культовой практике адыгов важное место занимало поклонение священным деревьям, которые, по народным представлениям, приобретали сверхъестественные способности либо в силу удара молнии, либо по причине “причастности” к легендарным событиям — победы над врагами, избавления от эпидемии и т.д. Считалось, что достаточно повесить на такое дерево деталь одежды больного, чтобы тот исцелился. Сильнейший магический эффект приписывался амулетам из кусочков коры священных деревьев.
Подобные представления могли переноситься и на целые группы деревьев. Такие рощи (чаще — дубовые) представляли собой заповедные территории, куда запрещалось заходить с необрядовыми целями. В более позднее время, при отсутствии у адыгов храмов, функции таковых выполняли именно священные рощи, которые могли посвящаться как конкретным богам, так и использоваться для отправления любых обрядов, в том числе и календарного цикла, а также служили местом проведения народных собраний. Такие священные деревья или рощи, окруженные благоговейным почитанием, существовали в каждой речной долине, а также у отдельных адыгских общин, а зачастую принадлежали и некоторым фамилиям.
У адыгов, традиционно преклонявшихся перед старшим поколением, еще большим почитанием в рамках культа предков была окружена память ушедших из жизни. Адыгский этикет требовал вставать при упоминании имени предка, особенно если он был основателем рода. Могилы предков считались священными. В то же время существовали погребения, почитавшиеся целыми селениями, речными долинами и даже историческими областями Черкесии — это были места захоронения известных воинов, приобретших славу при защите родной земли. Существовали и памятники общеадыгского значения, как, например, могила натухайского политического лидера конца XVIII — начала XIX вв. Калаубата Шупако на р. Адагум или легендарного прародителя адыгских князей Инала на р. Бзыбь в Абхазии.
У адыгов существовал целый ряд сельскохозяйственных культов, направленных на обеспечение изобилия, материального благополучия, благоденствия общины. Подобного результата можно было прежде всего добиться соблюдением определенных обрядов в наиболее значимые моменты производственной жизни коллектива, а также календарные праздники (Новый год и др.). Так, начало полевых работ, окончание пахоты, начало сенокоса, завершение уборки урожая, окот и стрижка овец отмечались всенародными празднествами, сопровождавшимися жертвоприношениями, молениями, совместными трапезами, обрядовыми танцами и играми. Все это должно было задобрить силы природы, а в более позднее время — богов-покровителей, гарантировать достаток. Одним из главных действующих лиц обряда окончания пахоты был карнавальный персонаж ачъэкъашъу — носивший козлиную маску и одетый в вывернутую шубу, позволявший себе шутки эротического характера, “умиравший” и “воскресавший” на глазах у зрителя, он символизировал плодородие, смерть и возрождение сил природы .
Определенные магические ритуалы сопровождали кризисные явления, способные подорвать благополучие общины. Например, в случае засухи, использовался обряд “хьанцэгуащэ”, когда деревянную лопату (хьанцэ) наряжали в женскую одежду и с обрядовой песней носили по селению, при этом детей или молодых женщин, сопровождавших куклу, в каждом дворе обливали водой. Церемония завершалась бросанием хьанцэгуащэ в реку и всеобщим купанием. При этом соприкосновение куклы с водой носило характер контактно-имитативной магии и должно было непременно вызвать дождь .
Особое место в жизни адыгов занимал культ коня, отразившийся в фольклоре адыгов, где он предстает неразлучным спутником и мудрым советчиком эпических нартов и реальных героев, является неотъемлемой частью рыцарского образа жизни. Конь не уподоблялся адыгами другим животным и воспринимался скорее как друг, боевой соратник. Коня никогда не запрягали в плуг, он мог быть только верховым, а после смерти удостаивался погребения вместе с хозяином или на особых конских кладбищах. При этом череп коня считался исключительно сильным оберегом. Сотворцами культа лошади были адыгские коневоды, сумевшие вывести уникальную породу адыгэш, при определенной подготовке демонстрировавшую чудеса выносливости в многомесячных конных походах.
На определенном этапе развития адыгской религии, объектом поклонения стали уже не безликие и могущественные силы природы, а боги, отныне олицетворявшие природные стихии и патронировавшие основные сферы бытия адыгов. При этом функции божеств могли заметно трансформироваться по мере социального и хозяйственного прогресса адыгского общества.
Главой адыгского пантеона являлся верховный бог Тхьэшхо — творец Вселенной и человека. Имя верховного бога фигурировало во множестве традиционных благопожеланий (шIуфаIохэр), здравиц (хъохъухэр) и проклятий (бгыбзэхэр). В эпоху исламизации в сознании адыгов произошло совмещение образов Тхьэшхо и Аллаха.
Особый статус в адыгской мифологии принадлежит Псатхьэ — богу жизни, дарующему душу человеку .
Почти равным Тхьэшхо адыги признавали могучего бога грома и молнии Шыблэ. По представлениям адыгов, раскаты грома во время грозы производились ударами копыт вороного коня Шыблэ, высекающими молнии о небесный свод. Развитие земледелия у древних адыгов трансформировало культ небесного огня, сохранив за богом Шыблэ способность передачи магической силы посредством удара молнии и в то же время придав его культу аграрный характер. В силу этого, люди во время засухи обращались к богу-громовику с просьбой о ниспослании дождя и пытались вызвать его, используя предметы, носившие след удара молнии.
Некоторые источники свидетельствуют и о возможном существовании в отдаленном прошлом у адыгов бога неба Уашхъо, именем которого клялись фольклорные герои.
Достаточно редко упоминаются в источниках божества водной стихии. Так, Псыхъо-гуащэ считалась богиней рек и изображалась в фольклоре молодой красивой женщиной с рыбьим хвостом; Хыгуащэ (или Хыпэгуащэ) была покровительницей морских вод. Причерноморские адыги знали рыбоподобное божество Къодэс, якобы удерживавшее море в берегах.
Бог Мэзытхьэ — властелин леса и его обитателей. Покровительствовал только охотникам, приносившим жертву и почтительно обращавшимся к нему с просьбой о выделении зверя из его стада; в противном случае охота была неудачной. Адыги представляли лесного бога в виде великана, ездящего на златощетинном кабане.
Бог Тхьагъэлыдж, первоначально являвшийся покровителем всего растительного мира, с появлением у адыгов хлебопашества стал богом земледелия, плодородия и домашнего изобилия. В нартском эпосе упоминался как великан-хлебопашец, научивший людей обрабатывать землю и наделивший их первыми семенами проса. Этому богу адыги посвящали празднества аграрного цикла, с его именем произносились многочисленные здравицы.
Немало общего с Тхагаледжем имел и бог Созэрэщ — покровитель домашнего благоденствия. Созэрэщ — единственный из адыгских богов, кто имел свое изображение — деревянный обрубок из почитаемого адыгами боярышника (хьамышкIунтI) с семью сучьями, к которым в ходе праздника прикрепляли зажженные восковые свечи, а также пирожки и куски сыра, образуя своеобразное “древо изобилия”. В ходе семейного обряда идол Созэрэща благодарили за урожай и просили богатой жатвы в предстоящем году. Церемония завершалась всеобщей трапезой. По данным ряда авторов (в частности, Хан-Гирея и Ф. Дюбуа де Монперэ), праздник Созэрэща отмечался один раз в году после уборки урожая, что соотве-ствовало основной функции этого божества. Однако видный кавказовед Л.И. Лавров считал, что Созэрэщ первоначально был связан с солнечным культом — отсюда и зажженные свечи, и дата праздника, по некоторым данным совпадавшая с днем зимнего солнцестояния. Лишь позже этот праздник приобрел ярко выраженный аграрный характер .
Покровительницей садов и огородов считалась богиня Хатэгуащэ.
Божеством пчеловодства являлась у адыгов Мерисэ, которую некоторые авторы считают трансформированным образом эллинской нимфы Мелиссы, прародительницы пчел. Праздники в честь этой богини устраивались дважды в году — в августе (по окончании пасечного сезона) и в конце октября — начале ноября (по завершении всего сельскохозяйственного цикла). Впоследствии под воздействием христианства на образ Мерисэ наложился культ св. Девы Марии (Мерэм).
Высокоразвитое многоотраслевое скотоводство патронировало у адыгов сразу несколько богов. Верховным покровителем скота считался бог Ахын. Адыги представляли его себе в обличье человека огромного роста и с пастушеским посохом в руке, ноги которого были с раздвоенными копытами. На р. Шахэ располагалась одна из главных святынь причерно-морских адыгов и убыхов — роща Ахын итхьачIэгъ, где ежегодно приносили в жертву “са-мошествующую Ахинову корову”, которая, по уверениям местных жителей, в свое время мычанием давала знать хозяину о своем избрании богом и сама приходила на место жертвоприношения .
Амыщ (или Емыщ) был богом мелкого рогатого скота, праздник которого отмечался в день пуска баранов-производителей в стадо. Некоторые фольклорные сюжеты, в которых Амыщ выступает как приручитель диких животных, свидетельствуют о первоначальных “обязанностях” этого божества. В источниках упоминается и покровитель рабочих волов ХьакIусташ (возможно, известный только шапсугам и натухайцам). Встречаются и отголоски целого ряда культов более мелких богов скотоводческого характера.
К числу персонажей нартского эпоса относился и бог Лъэпшъ, в своей древнейшей ипостаси являвшийся богом огня, а позже ставший покровителем кузнечного ремесла, и со-ответственно — патроном кузнецов и оружейников. В мифологии Тлепш, подобно Тхаголеджу и Амышу, тоже выступает в роли творца, “культурного героя” — именно он, согласно адыгским преданиям, освоив кузнечное искусство и изобретя соответствующие инструменты, научил людей обрабатывать металлы, изготовлять из них орудия труда и предметы вооружения.
Имел своего небесного патрона ЗекIуатхь и институт дальних походов зекIо. Наездники, возвратившиеся из похода, совершали жертвоприношение в честь своего покровителя в священной роще, а также посвящали этому божеству часть трофейного оружия, тут же развешивавшегося на деревьях .
Особые функции в адыгском пантеоне выполнял бог Псэхэх — забиратель души, за которой он являлся в только ему известный срок. Это божество могло представать перед людьми в человеческом облике.
В структуру религиозных представлений адыгов включались и более мелкие божества, имена и функции которых в настоящее время прослеживаются с большим трудом — патроны отдельных родов, покровители домашнего очага, всевозможные духи и демонические персонажи (уды и др.).
Заметная трансформация религиозной системы адыгов началась в эпоху раннего средневековья и была связана с участившимися контактами с наследницей великого Рима. Именно по византийскому культурному каналу приходит христианство на Северо-Западный Кавказ, условной датой начала утверждения которого среди адыгов можно считать 526 г., когда на Вселенском соборе присутствовал Зихский епископ Дамиан. Однако реально этот про-цесс, судя по всему, начался задолго до эпохи императора Юстиниана (525-565 гг.), с именем которого связывали христианизацию адыгские предания — об этом свидетельствуют как полулегендарные известия о миссионерской деятельности на северном берегу Черного моря многочисленных христианских проповедников (начиная с Андрея Первозванного и Симона Канонита), так и существовавшая практика ссылки опальных христиан на периферию Римской империи, в том числе и на Кавказ.
На территории расселения адыгов в разное время располагались четыре христианские епархии: в Никопсисе, Зихополисе, Таматархе и Фанагории. Строительство византийских храмов в эту эпоху подтверждается археологическими раскопками.
Другими центрами распространения христианства среди адыгов являлись Грузия, Алания, Тмутараканское княжество (в столицу которого впоследствии был перенесен центр Зихской епархии) и в гораздо меньшей степени — Московское царство времен Ивана Грозного. Свидетельством подобных контактов могут служить адыгские богослужебные термины — так, понятие “шэуджэн” (как адыги именовали христианских священников) может быть интерпретировано с грузинского или осетинского (аланского) языка, “джор” (крест) синонимично грузинскому «джвари». В XIII-XV вв. миссионерской деятельностью в регионе занимались генуэзцы, без особого успеха пытавшиеся распространять католичество среди адыгов. О подобной многоэтапности проникновения к адыгам различных христианских традиций свидетельствуют и кресты разнообразной формы (начиная с раннехристианского тау-креста), встречавшиеся на Северо-Западном Кавказе.
Следует отметить, что процесс христианизации Северо-Западного Кавказа шел с большим трудом, чему способствовал непонятный адыгам язык богослужения и несоответствие христианских идеалов мира, любви и всепрощения традиционным ценностям военизированного общества, находящегося в условиях перманентной борьбы за выживание. Формальность, поверхностность принятия адыгами новой религии подтверждается тем, что когда с началом османской экспансии контакты адыгов с христианскими державами прервались, они очень быстро возвратились к язычеству, а 900-летний (!) (с VI по XV вв.) период христианского присутствия в регионе вскоре угадывался только по незначительному пласту пережитков.
Так, отголосками эпохи христианства являются адыгские названия среды, пятницы и воскресенья, явно восходящие к греческим прототипам. К XIX в. адыги-язычники еще совершали в священных рощах некоторые, христианские по сути, обряды (например, причащение), соблюдали пост и отмечали праздники Пасхи, Рождества и др., хотя тексты и смысл этих церемоний были давно уже забыты. Адыги сохранили имена св. Георгия (в различных вариантах Аущэдж, Аущджэрый и др. выступавшего в целом ряде фольклорных текстов дубликатом Мэзытхьэ и ЗекIуатхьэ), св. Ильи (Елэ, наложившегося на образ бога-громовика Шыблэ), св. Марии (в синкретическом языческо-христианском облике Мерэм выступавшей не только как “мать Великого Бога”, но и в качестве богини плодородия и пчеловодства). Почитался адыгами и крест как священный символ, однако лишенный уже какой-либо связи с распятым Христом.
Смешанный языческо-христианский культ просуществовал у адыгов вплоть до исламизации адыгов.
Ислам начинает проникать к адыгам с XIV в. из Золотой Орды. В дальнейшем основными центрами распространения ислама становятся Османская империя и Крымское ханство. Утверждение новой веры проходило с немалым трудом, вследствие чего мусульманским правителям приходилось прибегать к насильственным мерам. По данным Ш. Ногмова, в начале XVIII в., “по приказанию турецкого султана, крымские ханы Девлет-Гирей и Хаз-Гирей распространяли магометанскую веру огнем и мечом. В эту эпоху многие шогены были убиты, книги их сожжены и пастырские жезлы их расхищены и брошены с презрением...”.
Усиление позиций ислама на Северо-Западном Кавказе было связано с процессами демократизации, протекавшими в адыгском обществе на рубеже XVIII — XIX вв. и получившими обоснование в мусульманской доктрине всеобщего равенства.
Дальнейшее распространение и утверждение ислама напрямую было связано с событиями Кавказской войны. Следует отметить, что еще в первой четверти XIX в. российские эмиссары, посещавшие Западную Черкесию, фиксировали отчетливые следы христианства — фактор, который при взвешенной политике и активной миссионерской деятельности мог стать решающим и в области выбора веры частью адыгов, и в сфере дальнейших перспектив мирного присоединения Северо-Западного Кавказа к России. Однако стойкая приверженность царской администрации к силовым методам решения черкесской проблемы сформировала в адыгском сознании негативный образ как самой России, так и ее государственной религии, что и предопределило окончательный успех миссии мусульманских проповедников. При этом наибы Шамиля Хаджи-Магомет, Сулейман-Эфенди и Магомет-Амин стремились перенести на черкесскую почву идеологию имамата, подчиняя светскую власть духовным лидерам общины и пытаясь перевести противостояние Черкесии и христианской России в плоскость священной войны в защиту веры. Однако в представлениях адыгов, лишенных религиозного фанатизма, Кавказская война оставалась борьбой за независимость. Можно говорить лишь о том, что ислам дополнил традиционную мотивацию черкесского сопротивления религиозной легитимизацией.
К концу войны ислам сумел восторжествовать преимущественно в сфере обрядовой практики, фактически вытеснив языческие культы. Причем далеко не всегда это достигалось путем запретов — будучи достаточно гибкой и восприимчивой религией, ислам стремился адаптировать прежние обычаи, придав им мусульманскую окраску, чему способствовала близость морально-нравственных установок, общечеловеческих ценностей, содержащихся и в адыгэ хабзэ, и в Коране.
В то же время степень истинной, а не декларативной религиозности, была невысока. В адыгской среде восторжествовал своеобразный, “народный” ислам, в котором при внешнем соблюдении мусульманской обрядности, господствовал не дух, а буква Корана, а на ментальном уровне традиционные ценности практически не были затронуты исламской доктриной.
В послевоенный период наблюдается дальнейшее усиление позиций ислама по политическим мотивам. Адыги, утратившие независимость, пережившие унизительное разоружение и ограниченные в своих правах военно-полицейским режимом Кубанской области, ощущали себя завоеванным народом, о чем им не позволяли забыть постоянные притеснения казачества и произвол чиновников всех рангов. Все это, наряду с христианским прозелитизмом, естественно приводило к дальнейшему дистанцированию адыгов от православной общины. Принадлежность к миру ислама становится в этот период неотъемлемой частью адыгской самоидентификации, одновременно способствуя внутригрупповой сплоченности на основе общей религии.
Согласно архивным данным, уже в первое послевоенное десятилетие, каждое адыгское селение Кубанской области располагало как минимум одной мечетью, а наиболее крупные имели их по 5-6 . В дальнейшем их число еще более возросло. Появляются первые каменные мечети – так, на средства известного адыгского предпринимателя и мецената Л.Н. Трахова таковые были построены в Шенджие, Екатеринодаре, Майкопе, Кошехабле, Тахтамукае, Хатажукае .
Растет слой хаджи. В то же время для многих адыгов получение паспорта для следования в Мекку, для поклонения святыням ислама, на деле являлось завуалированной формой эмиграции в Турцию (о чем, кстати, было осведомлено местное начальство).
В описываемый период высоким авторитетом пользовались адыгские священнослужители, еще в годы Кавказской войны снискавшие уважение своих соплеменников не только набожностью, но и исключительным патриотизмом и воинственностью. В послевоенное время, в ситуации, когда адыгская знать была лишена своих прерогатив и утратила влияние на народ, а выборные старшины были вынуждены сотрудничать с официальными властями, духовенство осталось фактически единственной силой, способной выражать интересы адыгской общины.
Сознавая потенциальную угрозу, исходящую от деятелей религии, российское правительство в послевоенный период стремится ограничить степень воздействия мусульманского права на адыгов, изъяв из компетенции шариатских судов все дела, за исключением связанных с наследственными вопросами.
Исключительно важную роль сыграла мусульманская интеллигенция в культурно-просветительском движении конца XIX – начала XX в., охватившем адыгов диаспоры и исторической родины . Одним из главных достижений подвижников национального образования стало создание в адыгских селениях Кубанской области новометодных медресе, в программу которых наряду с основами ислама были включены и общеобразовательные дисциплины, преподававшиеся на родном языке . Эти учебные заведения стали реальной альтернативой официальной школе, лишенной, в соответствии с русификаторской политикой правительства, какой-либо этнической специфики. Тем самым именно адыгская интеллектуальная элита, в большинстве своем получившая мусульманское образование, положила начало подлинно национальному просвещению, а арабская графика — графика Корана — легла в основу создания адыгской письменности, широко востребованной населением.