40 лет революции в Иране. Как радикальный ислам бросил вызов биполярному миру

16 января 1979 года бежал из Тегерана свергнутый шах Мохаммед Реза Пехлеви. Совершилась первая в современной истории исламская революция. Ее последствия актуальны и сегодня.

Массовые демонстрации в Тегеране. Фото: wikipedia.org

Тему обсудили российский специалист по Ирану, заместитель директора независимого Института стран СНГ Владимир Евсеев и обозреватель Русской службы Би-би-си Артем Кречетников.

Би-би-си: В чем значение случившегося 40 лет назад?

В.Е.: Впервые возникла альтернатива биполярному миру. В 1979 году заявила о себе и с тех пор неизменно присутствует на арене третья сила — радикальный ислам.

С момента окончания Второй мировой войны все сводилось к противоборству США и СССР, в остальных странах политический спектр делился на сторонников и противников этих сверхдержав.

Иранская революция стала полной неожиданностью и для Москвы, и для Вашингтона, и не отвечала интересам ни тех, ни других.

Режим Пехлеви был удобен для Запада — в частности, поддерживал очень хорошие отношения с Израилем. В отношении Советского Союза он тоже проводил достаточно дружественную политику.

Ни у кого не имелось резона дестабилизировать Иран, и никакого внешнего вмешательства не было.

Мохаммед Реза Пехлеви. Фото: wikipedia.org

Би-би-си: Отчего среди, казалось бы, полного благополучия случилась революция? Экономика неплохо развивалась, а что не было свободы и демократии — где и когда они наличествовали на Ближнем и Среднем Востоке?

В.Е.: Социально-экономическая ситуация была неоднозначной. От реформ всегда кто-то выигрывает, а кто-то остается в минусе. Но главное — иранская нация консолидировалась под влиянием религиозного фактора.

Шах его недооценивал. Он вообще совершил много ошибок, как любой правитель, свергнутый революцией. Оторвался от действительности, особенно на фоне эйфории от нефтяных богатств и золотого дождя, пролившегося на страну после резкого вздорожания углеводородов в 1973 году.

Надо было предвидеть события, пойти на ограничение своей власти, выстроить отношения с духовенством, возможно, использовать соперничество между двумя религиозными школами. Одна имела своим центром город Кум (к ней принадлежал Хомейни), а другая — Мешхед.

К сожалению, направить развитие в цивилизованное эволюционное русло ему не удалось.

Би-би-си: Как спустя 40 лет оценить Мохаммеда Резу Пехлеви? Был ли он только диктатором или делал и что-то хорошее?

В.Е.: Нельзя его трактовать однозначно. Он хотел модернизации общества, хотел придать ему более светский характер, может быть, излишне поспешно. Он не был ничьей марионеткой, не был врагом своего народа.

Мне он напоминает Николая II. С последнего русского царя тоже было за что спросить, он имел недостатки, но не заслуживал своей участи. Шаху с семьей удалось уехать, его судьба оказалась лучше, чем у Николая II.

Если продолжить параллели с Россией, то Хомейни — это иранский Троцкий. Он сильно надеялся, что его революция послужит примером для всего мусульманского мира. Как у большевиков, из этого ничего не вышло.

Аятолла Хомейни спускается по трапу в аэропорту Мехрабад, утро 1 февраля 1979 года. Фото: wikimedia.org

Би-би-си: Высказывалось мнение, что революция 1979 года была революцией не улицы, а базара. Ее главной движущей силой якобы стали традиционно влиятельные в восточном обществе мелкие торговцы, разоряемые крупными супермаркетами.

В.Е.: Базар — чувствительный нерв иранского и вообще восточного общества. Там формируется народное мнение, оттуда выплескивается социальное возмущение. Однако недовольство мелких собственников, вероятно, удалось бы погасить, если бы его никто не возглавил. У иранской оппозиции имелись и светские лидеры, но они отошли или были отодвинуты. Религиозные деятели сумели повести массы и направить в нужное им русло.

Би-би-си: Как повлияла иранская революция на внешнюю политику Советского Союза, в том числе на решение ввести войска в Афганистан?

В.Е.: В Кремле она вызвала сдержанный оптимизм вкупе с большой настороженностью. Явно антиамериканская, но и не просоветская — как с ними работать?

Когда в 1980 году началась ирано-иракская война, СССР так внятно и не определился. По имеющимся данным, армия и КГБ ставили на Саддама, а международный отдел ЦК симпатизировал Хомейни.

При решении афганского вопроса иранский фактор не играл роли, потому что никто Иран серьезной силой не считал. Потом столкнулись с проблемами: Хомейни жестко осудил ввод войск немусульманской державы в исламскую страну и помогал борцам с советским военным присутствием.

После окончания афганской кампании ситуация изменилась. Первые контракты были заключены в 1989 году. С тех пор советско-иранские, а позднее российско-иранские отношения остаются если не союзническими, то доброжелательными.

Би-би-си: Говорят, иранская специфика по сравнению с остальным исламским миром состоит в том, что там слабее религиозный фанатизм и сильнее национальное чувство. Городская молодежь напоминает советских стиляг, зато иранцы гордятся тем, что их страна две тысячи лет назад одна противостояла на равных великому Риму, проецируют это на современность — и новым Римом считают сами понимаете кого.

В.Е.: Большая доля истины здесь есть. Если заглянуть в прошлое, ислам был принесен в Иран арабскими завоевателями. Местные жители еще лет триста пили вино, изображали на коврах людские фигуры и сочиняли эротические стихи.

В шиизме по сравнению с суннизмом меньше жестких бытовых предписаний и запретов, больше свободы.

В крупных городах религиозность снизилась. Приходится даже привозить людей на автобусах из сельской местности в Тегеран, чтобы заполнить мечети.

Шапур Бахтияр. Последний премьер-министр монархического Ирана. Фото: wikipedia.org

В Иране очень большой процент молодежи и высокий уровень образования.

В то же время иранцы патриотичны. Во время той же войны с Ираком они проявляли поразительный героизм или фанатизм, кому как угодно, цепями шли на пулеметы. Притом что борьба велась не за веру.

И сегодня, если что, сплотятся против внешнего врага, в этом нет сомнения.

Би-би-си: Бегством шаха история не закончилась. Хомейни стал добиваться его выдачи, последовала эпопея с американскими заложниками в Тегеране.

Понятно, для Запада было морально немыслимо — отдать на казнь больного раком старика, который прежде являлся их союзником. Интересно, Хомейни понимал, что требует невыполнимого? Или ему был нужен не столько шах, сколько повод дальше нагнетать конфликт, грозить и ругаться?

В.Е.: Конечно, понимал. Но требование выдать шаха служило мобилизующей идеей для масс. Люди были эмоционально заряжены, требовались какие-то простые лозунги.

А вообще, ситуация достаточно характерна для Востока. Сегодня Турция требует от американцев выдать Фетхуллу Гюлена, хотя знает, что никогда не выдадут.

Би-би-си: Возможна ли в принципе демократия в мире ислама? 40 лет все попытки ее ввести, хоть при внешнем содействии, хоть без оного, заканчиваются приходом радикальных исламистов. А светские режимы могут быть только диктаторскими.

В.Е.: Я бы уточнил: либеральная демократия. В Иране сложилась уникальная смешанная модель с большой властью духовенства и одновременно выборным президентом и сильным влиянием меджлиса (парламента). Действует сложная система сдержек и противовесов, есть реальная политическая конкуренция. И личной свободы больше, чем у многих соседей.

Би-би-си: Каковы шансы на дальнейшие реформы?

В.Е.: В обозримом будущем не вижу предпосылок для официального отречения от исламской революции 1979 года и изменения политической системы, прежде всего упразднения института духовного лидера.

Но постепенные изменения идут. Президент Хасан Роухани, де-юре или де-факто, смягчил многие ограничения. Иран уже не тот, что 40 лет назад или даже чем при Махмуде Ахмадинежаде, когда свирепствовала религиозная полиция нравов.

Би-би-си: Политика Дональда Трампа способствует модернизации Ирана или тормозит ее?

В.Е.: Я считаю ее недальновидной. Возобновление санкций не встретило поддержки даже у союзников Америки. «Атомное соглашение» было в чем-то несовершенным, но являлось плодом компромисса, как и должно быть в международных отношениях. А ультиматумы по принципу «все или ничего» вызывают эффект бумеранга.

Возможно, на Трампа влияет его опыт в области бизнеса, где бывает полезно поднимать на переговорах ставки. Но в политике решает не только выгода, но и самолюбие, и с этим надо считаться.

Хотя я не сводил бы все к одной личности. Конгресс настроен не менее антиирански, так что вряд ли что-то сильно изменится, даже если Трамп не останется на второй срок.