Она явилась миру как раз вовремя - в 60-е. В то удивительное оттепельное время, когда поэзия шагнула из книжек в жизнь - на площадь Маяковского, в большую аудиторию Политехнического музея и аудитории поменьше в разных городах страны. Когда, по Андрею Вознесенскому, потребовал "поэта к священной жертве стадион". Стадион потребовал, и к микрофону вышли Евтушенко, Рождественский, Окуджава, Ахмадулина, Вознесенский. И среди них она - Инна Кашежева.
Инна Иналовна, дочь "Вольного аула", как назовет она первый опубликованный сборник. Названия всех книг Кашежевой будто рассказывают о ней самой "На розовом коне", "Кавказ надо мною", "Незаходящее солнце", "Лицом к истоку", "Стихи от прекрасной дамы", "Время вслух". И все пронизаны двумя главными темами - любовью и Кавказом. И любовью к Кавказу."Мне вписан в гены лик этот волею отца", - изложенная поэтическим языком чистая правда. Московская девочка действительно "оттуда", и вместо картонного языка анкет рассказывает биографию лирическими строчками:
"Ты не знаешь, а это всё просто:
Есть вершина, как старый корабль,
В тихой пристани Каменномоста,
В том селе, что звалось Кармохабль,
Ты не знаешь обычного чуда:
Там и мост ни к чему - всюду брод,
Но, представь, почему-то оттуда
Вышел в плаванье древний мой род...."
В том селе, что звалось Кармохабль, родился отец, по соседству в Каменномосте (вернее, в Каменномостском, когда-то ауле Кармове) - отцовский дядя, кабардинский просветитель Талиб Кашежев. Все почти документально точно:
"Отец мой - суровый горец,
Глаза ледяной росы.
А мама из нежных горлиц,
Взращенных на Руси".
Суровый горец Инал Шахимович Кашежев имел настоящую мужскую профессию летчика-испытателя, мало применимую на родном Кавказе, - отсюда и Москва. Мама "из нежных горлиц" и с русским именем Ксения Федоровна Васильева происходила из Калуги, а училась на юридическом. С кабардинцем Кашежевым она встретилась на фронте. Потом их дочь будет страстно писать о Великой Отечественной войне - как о своей колыбели. И самый год ее рождения - военный предпобедный 1944-й.
Чего нет в стихах, того и взять почти что негде: сведения отрывочны, неточны и спросить уже некого. Доверять ли редким мемуаристам? Точно ли отец воевал вместе с Кайсыном Кулиевым и любил носить папаху? Верно ли, что мама умерла в больнице после операции совсем не старой? Гранит на Хованском кладбище не хранит дат. И в детской, и в личной жизни - сплошные белые пятна. Даже дата рождения спорна - то ли 23 февраля, и это был предмет гордости, как о том вспоминает поэтесса Тамара Жирмунская, то ли 13-го, как сообщают другие источники. Всего, что не вместилось в стихи, будто и не существует. И это символично: помните, у Маяковского: "Я - поэт. Этим и интересен".Инна ворвалась в русскую поэзию юной и, буквально, на розовом коне. Литинститут, где она училась долго, с перерывами, был чистой формальностью. Мартовский номер "Юности" за 1960 год, как метрика, засвидетельствовал рождение поэта, даром, что поэт еще сидел за партой. Инне только что исполнилось 16, но стихи сильные, взрослые.Очевидцы не могут забыть уже полвека: тоненькая фигурка, мальчишеская стрижка, свитерок, джинсы - и неистовый огонь в ярких черных отцовских глазах. Нерв времени, вибрация эпохи, свежий ветер с вершин, вписанных в гены, как о том писала она сама. Кашежева выходила к микрофону так, как писал потом Высоцкий, - точно к образам или амбразуре.Не задержалась и первая книжка. "Вольный аул" издали в Нальчике в полном смысле слова, на земле отцов.
"Стихи своей свежестью произвели на меня такое впечатление, словно в жаркий летний день, в тени, я взял в руки только что расколотый арбуз или увидел заалевший на заре кизил в предгорьях", - это не кто-нибудь, это сам Кайсын Кулиев в предисловии. "Можно сказать, он ввел меня за руку в большую поэзию", - не забыла Инна добра. Кашежева целовала - и не только в прямом смысле поэтического мастерства. Нежность к горам в нее заложил отец, его рассказы о Кабарде Инна слушала, как сказку.
Впечатлительная девочка влюбилась в этот край, так как влюбляются в прекрасного принца. И Кавказ не обманул - явился во всем величии, во всей своей мужественной красоте. Он остался с Кашежевой на весь ее век - отпечатался в сердце, ожил в стихах, рассыпал по строчкам свои загадочные имена.
"Моя Родина - Кабарда, отчий дом - Каменномост. Сердце мое стучит в Москве, а душа поет в Каменномосте". Это не поза, не дань вежливости - доказательством тому стихи: ими не солгать. В "кавказских" стихах Кашежевой ни единой фальшивой ноты, в них дышит искреннее чувство, которое опознается с первого взгляда.Девушка-полукровка, житель мегаполиса, остро чувствовала глубокое, коренное родство с Кавказом, Кабардой, горами. Инна ощущала его домом - и не вторым, а самым настоящим. Таким, где любят, ждут, согреют, пожалеют, ободрят, который невозможно оторвать от души. Когда сердце в Москве, а душа в Кабарде, когда мучительно осмысляется жизнь на две родины и два мира, рождается настоящее:
А в моей Кабарде жара,
А в Москве у меня дожди...
Ты отважься и из вчера
В свой сегодняшний день гляди.
На Эльбрусе лежат снега,
Над Москвой плывут облака,
Седовласого старца взгляд,
Хипача ухмылистый рот...
Горы вечно во мне болят,
Город вечно во мне живет.
Может, все это сложно понять,
Только истина всё же ясна:
Просто были отец и мать,
Горец он, и москвичка она,
Двух кровей не бывает, нет,
Ведь един у нас отчий кров.
Я живу сорок с лишним лет
Этим образом двух миров.
Я живу в сегодняшнем дне.
О, как яростна его роль!
И едины они во мне,
Моё счастье и моя боль.
Теперь, когда Кашежева признанный классик и о ее творчестве написаны диссертации, в нём разглядели и традиции родного фольклора, и связь с кабардинскими поэтами старшего поколения, и национальную символику, что, по мнению исследователей, является характерным для северокавказского художественного мышления. Но обычный читатель, не знакомый с филологической терминологией, ощущал в её стихах, прежде всего, страстную любовь к Кавказу - настолько страстную, что сам заражался этой любовью. Ну, разве устоять:
Река Баксан похожа на базар,
На утренний, восторженный, шумящий,
Весь состоящий из одних шипящих,
В тех брызгах, в тех созвучиях летящих,
Каких еще никто не написал.
Пропал читатель! Как пропали девчонки из другого стихотворения Кашежевой:
"Ну, теперь вы, девчонки, пропали,
Никуда не уйти от судьбы,
Мои братья надели папахи
На свои смоляные чубы.
И луна опустила так низко
Над селом золотую ладонь,
И недаром взяла гармонистка
В руки лучшую в мире гармонь.
Патриотические стихи - почти всегда ловушка: трудно пройти по грани, отделяющей пафос от пошлости. Инна Кашежева идет как канатоходец:
Родина, родившая отца,
Никогда, не ведавшая страха,
Вся ты - оттиск моего лица.
Вся ты - взгляд с вершины Ошхамахо.
Вот здесь мемуаристы единодушны. Все, как один, вспоминают хрупкую очаровательную женщину, похожую, по словам писателя Аркадия Кайданова, на подростка и француженку одновременно. Мальчишеская стрижка, бездонные глаза, в которых Кайданов видел боль - "то ли родового адыгства, то ли русской поэзии". Дама была со всех сторон прекрасна - красавица и умница, ироничная в разговоре, остроумная в застолье и страстная за письменным столом. Не такая, как все - иная. В соответствии с именем.
Подробностей личной жизни не знает никто. Вроде бы была недолго замужем, но разочаровалась и опыт не повторяла. Жила в маленькой квартирке на юго-западе, по молодости любила гостей - горские обычаи! Никому не кивала мимолетным кивком. Кабардинского Инна не знала, переводила с подстрочника, но - по долгу крови - черкесским поэтам не отказывала никогда: "Кебляга!"Под ее волшебной поэтической палочкой даже не слишком талантливые вирши превращались в маленькие шедевры. В переводах Кашежевой советский читатель прочел Анатолия Бицуева, Бориса Кагермазова, Умара Ногмова. Точно по любимому Пушкину, Инна Кашежева была почтовой лошадью просвещения, как любой хороший переводчик. Мучила астма - Кашежева всегда носила с собой ингалятор. После автоаварии не ходили ноги: "Я - как Маресьев", - жаловалась Инна Тамаре Жирмунской. Но пуще всего хворала раненая душа: мир на Кавказе трещал, и трещина, по Гейне, шла прямо через сердце."
О смерти лауреата государственной премии Кабардино-Балкарии в Нальчике узнали спустя недели. Похоронили ее возле родителей, на Хованском кладбище. Инна Кашежева ушла в 56 - пишут, что от сердечной недостаточности. Ее, как Пушкина, убило отсутствие воздуха - она дышала поэзией. Она, как Блок, умерла "вообще", просто не смогла больше жить там, откуда изгнали поэтическое слово.
Источник