"Черкесские четверги" Козеты Бек

Вчера я несколько часов разговаривала с Козетой Бек. О Козете знают немногие, хотя она уже вошла, и вошла достойно, в новейшую историю черкесов. Потому что именно она, выпускница журфака МГУ, знающая арабский, будучи сотрудником арабской редакции Московского радио, начиная с 1950-х гг. каждый четверг в 21.00 выходила в эфир и вещала для черкесской диаспоры.

К ее позывным «Шъуипчыхьэ шIу! Добрый вечер! У микрофона Козета Бек» в 1950-ее гг. прислушивались черкесы и в Кфар-каме, и в Стамбуле, и в Аммане. Ее передачу любили, ждали, а вокруг радиоприемников, которые в то время были редкостью в черкесских аулах диаспоры, собирались соседи и целые семьи. Она получала от черкесов диаспоры столько писем, сколько не получала вся арабская редакция. И в каждом письме — и фото, и просьбы найти родственников, и просьбы научить адыгейскому языку, и желание приехать на родину, в СССР.

Сегодня Козете Бек более 80 лет. Беседуя с ней, я вспомнила детскую игру, в которой надо несколькими словами описать человека или явление. Так вот, Козета, безусловно,— это Достоинство и то, что черкесы называли когда-то Породой. Она очень умна, принципиальна, при случае скажет свое веское острое словцо, в свои годы следит за политикой, знает цену отношениям и словам. В ее рассказе — целая эпоха, даже слом эпох, великие и масштабные люди, как Евгений Максимович Примаков, и пугливые гномы, пытающиеся закрыть ее передачу. Я записала ее рассказ и думаю, Вам он будет интересен.

О себе

Вообще-то по-черкесски меня зовут Асланкоз. Коротко - Коз. Но мальчишки в школе дразнили меня «коза-дереза», и поэтому, когда мы с девчонками в старших классах стали зачитываться «Отверженными» Гюго, я решила, что буду Козетой, в честь его знаменитой героини.

Я родилась в Натухае. Мой прадед, Куйхаджи Бек, был офицером русской армии, а мой дед, говорили, был небедным человеком, имел мельницу. Мой отец — Хаджрахи Индрисович, умер рано, а мама, Шихансур Саиновна Харатe, была родом из а. Суворово-Черкесского, под Анапой. Адыги называли этот аул Хатрамук.

Моя мама была партийным инструктором. Она закончила Комвуз в Ростове, а потом мы перееехали в Майкоп. Я помню, что коммунисты тех лет были очень честные, правдивые, они работали круглосуточно. Когда центр Адыгейской автономной области перенесли из Краснодара в Майкоп, вся партийная элита ААО переехала в Майкоп. Они жили в двух гостиницах в Майкопе. Я помню, что в 1937 г. в течение одного дня арестовали жителей одной из этих гостиниц. Всех до единого. Моя мама умерла рано, и я осталась без родителей.

В 16 лет я поступила в двухгодичный Краснодарский государственный педагогический и учительский институт им. 15-летия ВЛКСМ, закончила физмат. Мой дядя Шихам Харате возглавлял Управление связи в Адыгее, он посоветовал мне поступить в Московский институт инженеров связи. Я поступила, но проучилась только год. Мне были не по душе эти точные науки, сопромат и другое... Я пошла работать в московскую школу, это было в 1948-1949 гг.

«До свидания, Козета Рахиевна!»

Это была школа №421, в хулиганском районе Москвы, там еще был Завод малолитражных автомобилей им. Ленинского комсомола. В районе было много бараков, где жили рабочие со всех концов СССР. Я работала в школе старшей пионервожатой и учительницей математики в 5-6 классах. Дети меня полюбили и слушались, хотя эта школа была знаменита тем, что с детьми из этих районов учителям было трудно найти общий язык.

Я решила узнать, в каких условиях живут мои ученики и пришла в бараки. Я была в ужасе — это были огромные длинные бревенчатые сараи, где жили целыми семьями. Посредине стояла печка и длинный стол, за которым кто-то играл в карты, кто-то пил, а кто-то обедал. Дети росли вот в таких жутких условиях; конечно, они никого не слушали и не признавали. Я стала возить их в театры, на экскурсии на пароходике по Москва-реке. Однажды на экскурсии вместе с нами были суворовцы, которых не могли угомонить их воспитатели. А мои ученики вели себя очень хорошо. Просто я их очень любила, они это чувствовали, я давала им то внимание, которое они недополучали от родителей. Каждый день они провожали меня до трамвайной остановки и кричали: «До свидания, Козета Рахиевна!».

Я купила им шашки, детские игры, и на большой перемене они бежали в пионерскую комнату, чтобы успеть поиграть.

«Я написала в ЦК КПСС ..»

Потом я заболела туберкулезом, и меня уволили из школы, так как в школе с такой болезнью работать было нельзя. И на работу меня никто не брал. А нет работы — нет и прописки. И нет прописки — никто не возьмет на работу. Меня стали выгонять и с квартиры, так как никто не хотел квартиранта, который болеет туберкулезом. Я написала в ЦК КПСС и попросила о помощи, и через 2 дня мне нашли работу, предложили несколько мест на выбор. Меня устроили в НИИ, который занимался спутниками связи, я стала инженером в отделе научной информации. Это был закрытый институт №241.

Я работала в закрытом Институте хорошо и с удовольствием. В то же время продолжала лечиться — каждый год я ездила на три месяца в санаторий при Институте туберкулеза на границе Грузии и Турции, в поселок Абастумани. Вскоре эти поездки надоели моей начальнице, меня вызвал начальник отдела кадров и сказал: «Вы скрывали, что у вас был богатый отец. Мы вас уволим!». Я ответила: «Вы не посмеете этого сделать, моя мама была партийным работником в Адыгейском обкоме КПСС, я пойду в ЦК. Там сидят люди, а не звери. И они мне помогут». Меня не уволили, к счастью.

Из инженеров в журналисты

В 1953 г. я поступила в МГУ на факультет журналистики, на вечернее отделение. Мне дали хорошую характеристику с работы. Нашим деканом был Засурский, тогда еще очень молодой. Мои однокурсники — это бывшие военные, участники Великой Отечественной войны. Я дружила с дочерью немецкого писателя-коммуниста Иоганна Бехера, Марианной. Марианна звала меня к себе жить, в писательский дом: «Козета, ты снимаешь комнату и мучаешься. Перебирайся ко мне». Вскоре я переехала к Марианне, она тогда жила одна; холодная, горячая вода, ванна, отдельная кухня — тогда мне это казалось фантастикой! Я продолжала лечиться и три месяца в год проводила в Абастумани.

Я была очень счастлива общаться со своими преподавателями, учиться, жить в Москве! Даже тогда, когда я снимала комнату в подвале у пьяницы, которая выгоняла меня во время запоев, я и тогда радовалась жизни!

Для диплома я выбрала тему - «Египетская газета "Республика" в борьбе за национальную независимость». Это было время обновления Египта, время Насера и революции, и советская молодежь увлекалась его реформами. Я — не арабист, языка не знала, стала ходить в Институт восточных языков (сейчас ИСАА- НН), и через год уже могла читать газетные тексты. Я защитилась на отлично. Дипломная работа такого плана, по арабской прессе, была первой работой в истории факультета журналистики.

После защиты диплома меня сразу взяли на радио, в арабскую редакцию. К тому времени арабской редакции Московского радио было уже 10 лет. Главным редактором арабской редакции был Евгений Максимович Примаков, молодой, энергичный, талантливый. Таких начальников, как он, я никогда больше не встречала, хотя на моей памяти сменилось 8 главредов. Он вникал в положение каждого сотрудника — от обозревателя до уборщицы.

Меня взяли выпускающим редактором — это очень сложная работа. Я отвечала за то, чтобы все редакторы вовремя сдавали свои тексты, чтобы дикторы правильно читали тексты (дикторами у нас были арабы из Сирии, Египта, Ирака — для каждого арабского региона был диктор, знающий свой диалект арабского языка). Я сверяла, чтобы текст новости на арабском соответствовал тексту на русском, с которого он был переведен. Это была очень нервная работа, многие не выдерживали, а Евгений Максимович Примаков хвалил меня за сдержанность. Я была относительно свободна, у меня был свой график. Я сначала получала 80 рублей, плюс 20% за знание арабского, а потом 120 рублей и 20% за арабский.

Не прошло и года, как в редакцию пришло письмо от черкеса из Ирака. Он просил рассказать о кавказских народах. Я сказала Е. Примакову: «А давайте я сделаю передачу об адыгах!». Примаков спросил, знаю ли я родной, черкесский, и когда услышал утвердительный ответ, принял решение одну передачу в рубрике «Спрашиваете — отвечаем» посвятить черкесам СССР. Передача вышла в 23.00. в 1959 или в 1960 г. и длилась 20 минут.

"Москва. Радио. Козете Бек."

В той самой первой передаче о черкесах, сделанной при поддержке Евгения Примакова, я рассказала о черкесах в СССР, как они расселены, что они живут в Адыгейской автономной области, Карачаево-Черкесской автономной области и Кабардино-Балкарской АССР, что у нас есть своя письменность, учебники на родном языке, что черкесы могут получить образование по любой специальности и в любом городе СССР. Эту передачу услышали в аулах Рихания и Кфар-кама в Израиле. Уже через две недели на радио пришло письмо из Израиля, из Кфар-камы, от Яхъи Шеуджена, ему было около 20 лет. Я была очень тронута тем, как он подписал письмо - «Москва. Радио. Козете Бек».

Яхья спрашивал у меня — почему ты говоришь на абадзехском (один из диалектов черкесского языка — НН)? Он писал: «Моя жена разрыдалась, когда услышала твою передачу, а моя четырехлетняя дочка повторяла за тобой, Козета, каждое слово!». В письме он задал 14 вопросов: как живут черкесы, есть ли у него родственники в СССР, какие черкесские аулы есть в Адыгее. Ведь диаспора жила тогда в информационном вакууме относительно своей Родины, большинство было уверено, что никаких черкесов на Кавказе уже давно нет и все умерли в Сибири.

Я стала выходить в эфир один раз в месяц и подробно отвечала на те самые 14 вопросов, которые задал мне Яхъя. Примаков очень хвалил меня, и я с удовольствием работала под руководством такого человека. Он писал ярче всех, его комментарии и материалы были острее и оригинальнее, чем у большинства журналистов, и его статьи мгновенно перепечатывали арабские газеты.

На радио была еще сатирическая радиогазета. Я стала писать и туда. Сначала писала притчи о Хадже-Насреддине, о том, как он путешествует по современному арабскому Востоку и описывала тот новый мир якобы его глазами.

Одновременно шли и передачи «Спрашиваете — отвечаем», где я выходила в эфир раз в месяц. Мне как-то написал один крестьянин-адыг из Сирии, что все жители нашего аула собираются у них в доме, так как в ауле только в его семье был радиоприемник, и слушают мою передачу. И в этом письме он просил, чтобы передача выходила регулярно и постоянно.

Я пошла к главреду, (к тому времени Примаков уже ушел работать в «Правду») Хачатуру Григоряну, с предложением постоянного вещания на черкесскую диаспору. Он сказал примерно следующее: «Только через мой труп! Мы ведем передачи только для арабов, а для других народов, которые живут на арабском Востоке — курдов, черкесов, армян — наше радио не будет выделять специальное время и специальные передачи».

Но тут, как нельзя кстати, пришло письмо в ЦК КПСС от советского посла в Иордании, это было примерно в 1961-1962 гг. (Тут Козета Рахиевна, возможно, ошиблась. Согласно Большой Советской энциклопедии, дипотношения между СССР и Иорданией были установлены 20 августа 1963 г. Поэтому письмо, скорее всего, было написано в 1964-1965 гг. В эти годы послом СССР в Иордании был Петр Константинович Слюсаренко. - НН). Он писал, что отдельная, нацеленная именно на черкесов диаспоры радиопередача, очень нужна, что это идеологически и стратегически важно для СССР. Посол обратил внимание, что после передачи Козеты Бек ему стали писать иорданские черкесы: «Мы теперь будем принимать людей из СССР, как братьев! Нам многие годы внушали, что всех черкесов вывезли в Сибирь, и они там умерли, но, благодаря передаче Козеты Бек, мы знаем, что это совсем не так».

Письмо советского посла в Иордании повлияло на решение ЦК КПСС, и руководству Арабской редакции Московского радио было дано указание начать вещание для черкесов диаспоры. Каждый четверг, в 21.00 регулярно я стала выходить в эфир, для меня это было большое счастье! Стоит сказать, что на советском радио была система дикторов, поэтому мой голос звучал только в начале передачи, когда я на черкесском языке приветствовала своих слушателей, а тексты, которые я готовила, читали дикторы. Это были коммунисты из арабских стран. И старики, и молодые люди писали мне искренние, очень трогательные письма, интересовались, прежде всего, своими родственниками в Адыгее, КБАССР, КЧ ААО. Мне писали из Турции, Израиля, Косово.

Руководство Московского радио посылало меня в командировки, и я ездила в эти регионы, в аулы и села, искала родственников по фамилии.

Меня спрашивали о том, как на родине можно было получить образование, о театрах на родном языке, об их репертуаре, о культуре, о писателях. Я записывала участников съездов партии из Адыгеи и Кабардино-Балкарии, а потом давала эти записи в эфир.

Однажды мне пришло письмо из Израиля — писали, что в одном из черкесских аулов открыли клуб, открыли черкесскую школу, стали выпускать местную газету «Черкес». Они просили учебники адыгейского языка, и за счет средств, которое выделило радио, я приобрела 300 учебников и отправила в Израиль. И, хотя учебники были на кириллице, местные черкесские учителя быстро освоили методики обучения и сами стали преподавать черкесский язык по советским учебникам. Я часто посылала людям записи и пластинки с адыгскими песнями и музыкой, особенно любили песни Розы Шеожевой и Умара Тхабисимова.

Однажды черкесы Иордании мне прислали приглашение, но поехала не я, а Хачатур Григорян. Так вот, вернувшись, он восторженно рассказывал: «Иорданские черкесы приняли меня даже лучше, чем Косыгина!». А ведь пару лет назад он противился организации вещания на диаспору!

К сожалению, мои передачи подвергались цензуре — обычно из текстов вычеркивались эмоциональные описания природы, вообще мои личные эмоции тоже не приветствовались.

Однажды в 1967 г. несколько журналистов, в том числе замглавреда Игорь Александрович Шептунов, поехали в Сирию. Они гуляли по городу и забрели в охраняемую зону. Их задержал патруль, приняв за американских шпионов. И когда они сказали, что работают на радио, один из патрулировавших спросил: «А ты знаешь Козету Бек?». И когда Шептунов сказал, что она моя коллега, то их отпустили.

Однажды прямо ко мне на работу, на КПП пришел Самир Тхабисимов, он приехал из Турции, он хотел перевестись в МГИМО из международного института, в котором он учился. И тут мне устроили нагоняй за то, что я якобы приваживаю в редакцию иностранцев. Тем более, что незадолго до этого меня приходили навестить офицеры Сирийской армии, черкесы, учившиеся в Москве.

Самира тогда мы убедили закончить тот вуз, в котором он уже учился в Турции, потом он вернулся в Адыгею и какое-то время преподавал в Адыгейском пединституте.

Очень часто я помогала черкесам из Турции или Иордании получить медицинскую помощь в лучших клиниках Москвы, а однажды даже была переводчицей во время операции в Институте Гельмгольца.

Когда я уходила в отпуск, в эфир пускали повторы моих передач. Но в какой-то момент один из начальников, Савин, вдруг решил не ставить записи. И, когда я вернулась из отпуска, уже была готова к тому, что передачу закроют. Но тот самый Хачатур Григорян сказал, что звонили из ЦК в связи со звонком посла СССР в Иордании, который передал вопрос премьер-министра Иордании. Премьер интересовался — куда исчезли передачи Козеты Бек? Конечно, после вопросов таких высокопоставленных особ передачу не закрыли!

В нашей редакции, кроме всего прочего, переводили с арабского на русский пьесы. Среди них была пьеса «У подножия пирамид» о жизни беднейшего крестьянства в Египте, о том, какие возможности простые люди получили при Насере. Ставил эту пьесу для радио наш же сотрудник, режиссер Сваричевский. Так вот — его пригласили в Майкоп, и он работал с адыгейской труппой Областного драматического театра 2 месяца. Пьеса имела невиданный аншлаг. Но Сваричевский был поражен, в каких плохих условиях трудилась адыгейская труппа — тесные гримерки, убогое помещение для репетиций. Мы со Сваричевским ходили даже в Адыгейский обком партии, чтобы обратить внимание на условия артистов. И нам пообещали, что в новом строящемся здании театра артисты получат хорошие условия. И, надо сказать, обещание первый секретарь обкома сдержал...

Я проработала на радио 12 лет. Это было удивительное время, удивительные люди, профессионалы высокого класса; на наших глазах советская держава обретала свою мощь, и в то же самое время появлялись первые признаки ее будущего краха.

Мои «черкесские» четверги навсегда будут моим счастьем и моими лучшими воспоминаниями...

Кавказский узел. Северный Кавказ сквозь столетия. Наима Нефляшева.