Чем зависть отличается от ревности?

В зависти вообще мало хорошего. Даже дать ей одно, точное определение оказалось чрезвычайно трудной задачей, с которой попытался справиться писатель Джозеф Эпштейн.

«Тем из нас, кто хоть раз ощутил ядовитый укол зависти, известно, что избавиться от нее не так просто. Зависть может быть самым вероломным – а возможно, и самым коварным – из всех смертных грехов. Очевидно, что именно в этом пороке люди менее всего склонны признаваться, поскольку в противном случае им придется согласиться с тем, что они, по всей вероятности, недоброжелательны, злы и неблагородны.

Ясно одно: что бы ни включало в себя это понятие, оно чрезвычайно многозначно. Одно из значений: чувство досады и неприязни, вызываемое размышлениями о том, что кто-то владеет превосходящим по размеру богатством.

Определения, которые даются в словарях, не отражают важного различия между завистью и ревностью. Большинство не улавливает разницы между этими понятиями и часто ошибочно считает их почти синонимами.

На самом деле разница заключается в том, что ревнивец ревнует то, что есть у него, а завистник завидует тому, что есть у других. Ревность не всегда уничижительна: в конце концов, мы можем ревновать к общественному положению, гражданским правам или славе. Понятие зависти, за исключением тех случаев, когда оно используется в соревновательном смысле, всегда уничижительно. Если ревность, говоря метафорическим языком, «чудище с зелеными глазами», то зависть – чудище красноглазое, косое и близорукое. И она никогда не бывает привлекательной или милой.

Хотя если сравнивать зависть и ревность, последняя зачастую бывает более неистовой, а также более реалистичной: в конце концов, иногда ревнивцу удается справиться с собой. Кроме того, ревность не всегда носит только сексуальный характер. Можно ревностно относиться – и совершенно справедливо – к своей репутации, честности и другим хорошим качествам. Но практически невозможно оставаться правым, завидуя: зависть по определению ошибочна.

Кроме того, зависть необходимо отличать от просто сильного желания. Так, глядя на людей, пользующихся преимуществами высокого положения в обществе, мы хотим быть такими же или же вдруг остро ощущаем, как здорово было бы снова стать молодыми; или страстно желаем быть богаче; или жаждем быть более высокими, стройными, мускулистыми, ловкими и красивыми. Все это – проявления желания. Зависть никогда не бывает такой общей, она всегда конкретна – по крайней мере, та ее разновидность, которая мучает больше всего.

Завистники чаще всего бывают несправедливы. И почти всегда зависть выражает чувства более личные, чем стремление к справедливости. Зависть задается главным вопросом: а как же я? Почему у других есть красота, талант, богатство, власть, слава и другие блага, или, во всяком случае, они наделены ими щедрее, чем я? Почему не я?

Иногда мы беззлобно называем что-то – чужую жизнь, здоровье, успехи – «завидными». Точно так же можем сказать: «Я завидую тому, что ты будешь два месяца отдыхать на юге Франции», – не вынашивая при этом планов, как бы расстроить эту поездку. Или, скажем, вы говорите: «Я не завидую его ответственной работе», и это всего лишь означает, что вы рады, что у вас нет таких проблем. По-видимому, должно существовать слово, означающее промежуточное звено между завистью и восхищением, так же как должен существовать термин для обозначения переходной ступени между талантом и гениальностью. Должны, но не существуют. Язык так несовершенен.

Зависть нельзя путать и с открытым конфликтом. Предположим, у одного есть нечто, являющееся предметом вожделения для другого, – клиенты, высокое положение или рейтинг, место на государственной службе, влиятельный пост, – и тот борется за желаемое более или менее агрессивно, но открыто. И эта откровенность меняет характер игры. Зависть практически никогда не проявляется открыто: она таится, интригует, ведет подковерные игры. Она всегда представляет собой скрытый, потаенный процесс, наличие которого невозможно доказать. За завистью, если квалифицировать ее именно как таковую, должна маячить тень – а иногда и нечто более осязаемое – злобы.

Злобы, которой нет названия, холодной, но скрытой враждебности, бессильной страсти, затаенной неприязни и недоброжелательности, что так обильно расцветает под сенью зависти. Ларошфуко изящно вскрыл нарыв зависти, написав: «В несчастье наших лучших друзей мы всегда находим нечто приятное для себя». Да, весьма приятное. Старая добрая зависть».