Семейный быт адыгов

Для семейного быта адыгов были характерны два основных типа семьи.
Наиболее древней формой, прослеживаемой по источникам периода средневековья и упоминаемой в обычном праве адыгов, была большая (патриархальная) неразделенная семья (унэгъошху). Отличительным признаком такой семьи являлось проживание в одном дворе нескольких женатых братьев, а также их потомков и (если они еще были живы) родителей, предусматривавшее совместное ведение общего хозяйства. Подобные трех-четырех-поколенные семьи могли быть весьма многочисленными. Так, по оценкам Т. Лапинского, средняя численность семей у “демократических” адыгов в конце 1850-х гг. составляла 17 человек на двор, хотя ему встречались и отдельные семьи до 100 человек .
Характерной чертой большой семьи была общая, неразделенная собственность на землю, скот, хозяйственные постройки. К личной собственности относились оружие, одежда и украшения.
Главной причиной сохранения большой семьи являлось господство натурального хозяйства, в условиях которого многоотраслевая деятельность была возможна только в рамках крупных семейных общин. Опасение перед возможным разорением в условиях малоземелья (особенно, в горной местности), также сдерживало разделы больших семей.
Главой подобной общины являлся старший мужчина — отец или (после его смерти) старший из братьев, представлявший семью на уровне селения, регулировавший повседневную хозяйственную деятельность семьи, распоряжавшийся ее средствами, решавший все вопросы брачного характера членов семьи. Власть отца над сыновьями была исключительно велика — за серьезный проступок он мог изгнать или лишить наследства любого из них. В то же время беспричинный деспотизм главы семьи адыгами осуждался — авторитет отца должен был основываться не на страхе, а на уважении за мудрость, человечность, хозяйственную компетентность. Без согласия главы семьи ни один из сыновей не мог выделиться в отдельное домохозяйство. Чаще всего разделение большой семьи происходило уже после смерти отца. Однако еще какое-то время формально самостоятельные малые семьи продолжали вести совместное хозяйство, пока экономические возможности не позволяли им произвести реальный раздел.
Столь же большим авторитетом, что и глава семьи, пользовалась старшая женщина (гуащэ), ведавшая вопросами домашнего хозяйства.
Другим типом семьи, существовавшим в это же время, была малая семья. Такие образования могли состоять из семейной пары и их неженатых детей, в других случаях могли включать и кого-нибудь из родственников мужа — одного или обоих родителей, неженатого брата, незамужнюю сестру и т.д.
Между этими двумя типами семьи существовало своеобразное динамическое равновесие — малая семья через одно поколение, не будучи подвержена разделу, могла превратиться в большую. В свою очередь, большесемейные общины могли дробиться на малые, причем данная тенденция становится превалирующей на протяжении всего XIX века. К числу наиболее действенных причин, способствовавших увеличению доли малых семей, следует отнести факторы, прямо или косвенно связанные с Кавказской войной — регулярное уничтожение селений и постоянные миграции населения привели к дисперсному расселению фрагментов некогда больших семей по различным аулам не только Северо-Западного Кавказа, но и Османской империи. Окончательному распаду большая семья подверглась по мере вовлечения адыгов в товарно-денежные отношения, сопровождавшиеся расслоением сельской общины.
Браки у адыгов были строго экзогамными — запрещалось вступление в брак кровным родственникам вплоть до 7 колена, однофамильцам, а также представителям разных фамилий, возводивших себя к общему предку. Из брачной сферы исключались и родственники, приобретенные посредством искусственного родства — аталычества, усыновления, молочного родства, а также индивидуального и межродового побратимства (зэтхьарIогъу — соприсяжное братство). Игнорирование подобных запретов всегда вызывало крайнее неприятие общины, приводившее к изгнанию, а нередко и к убийству нарушителей. Исключительно редкими были браки между представителями разных сословий.
Средний возраст вступления в брак у адыгов составлял 18-25 лет для юношей и 17-18 — для девушек.
У адыгов существовало несколько форм заключения брака, основной из которых считался брак по сговору, то есть с обоюдного согласия сторон.
Существование такого брака было обусловлено значительной свободой адыгской молодежи в выборе будущего спутника жизни. Юноши и девушки могли встречаться, знакомиться и оказывать друг другу знаки внимания на свадебных игрищах, вечеринках, сопровождавших обряд излечения раненого (кIапщ). Местом времяпрепровождения молодежи были и особые девичьи комнаты (пшъэшъэунэ), выделявшиеся в каждом доме для девушек, дос-тигших брачного возраста. Именно здесь, согласно требованиям института псэлъыхъуакIу (сватовства — от адыг. “псэ” — душа, “лъыхъон” — искать; досл. — “поиск души”), в присутствии младшей сестры или подруги, и должно было происходить объяснение девушки с потенциальными женихами. Случалось, что к известной своими достоинствами девушке приезжали свататься юноши и из соседних селений, и даже из отдаленных уголков Черкесии. При этом в ситуации сватовства обеими сторонами активно использовался хъорыбз — образный, иносказательный язык игрового ухаживания .
Девушка, сделавшая свой выбор, через посредников ставила об этом в известность родителей. В случае их согласия на этот брак, молодые обменивались залогом верности (Iэуж) и назначалась дата увоза невесты.
Подобная разновидность сватовства становится у адыгов преобладающей в XIX — начале XX вв.
В более ранний период, в эпоху господства авторитарной большой семьи, инициатива заключения брака исходила от родителей жениха, они же подыскивали невесту и, в случае взаимного согласия молодых, отправляли сватов к родителям девушки. Наиболее часто к такой форме брака прибегали представители феодальной верхушки, для которых матримониальные связи были одним из способов приобретения политических союзников.
Существовали и более редкие разновидности брака по сговору. Так, согласно колыбельному обручению, семьи, желавшие породниться, заключали соглашение, что их новорожденные сын и дочь поженятся по достижении брачного возраста. Изредка практиковались левиратный брак (когда вдова выходила замуж за брата умершего мужа) и сорорат (брак с сестрой умершей жены), считавшиеся целесообразными с точки зрения воспитания осиротевших детей.
Иной формой брака у адыгов являлось умыкание, имевшее три разновидности: 1) насильственное похищение — вопреки воле девушки и ее родных; 2) увод невесты с ее согласия и против воли родителей; 3) уход невесты или фиктивное похищение по соглашению всех заинтересованных сторон.
Существование подобной формы брака объясняется как экономическими, так и морально-психологическими мотивами:
1) похититель стремился заставить девушку и ее родственников смириться с браком — в противном случае, даже силой отобранная у незадачливого жениха, она считалась “обесчещенной” и утрачивала шансы когда-либо выйти замуж;
2) в то же время, похититель надеялся при примирении добиться от стороны невесты существенного уменьшения уасэ (брачного платежа, калыма), а в случае фиктивного умыкания — избавиться от предсвадебных расходов;
3) в адыгском обществе кража невесты, связанная с риском для жизни, могла восприниматься молодежью как проявление удали.
В то же время адыги, считавшие умыкание антиобщественным поступком, всегда пытались бороться с его проявлениями, относя их к категории тягчайших преступлений, согласно обычному праву наказуемых по закону кровной мести. Однако, в силу объективных социальных причин, изжить умыкание не удавалось — так, по этнографическим данным, в предреволюционные годы, в силу обнищания народных масс, “наблюдалась тенденция к вытеснению брака по сговору браком уводом и в особенности браком уходом” .
Главным поводом оставалась крайне высокая стоимость брачного выкупа, исчислявшаяся в сотнях русских рублей серебром. Размеры уасэ были различными у адыгских субэт-носов и зависели от сословного статуса, внешних данных и хозяйственных навыков невесты, причем за девушку платили больше, чем за вдову. Высшие сословия могли выплачивать калым оружием, лошадьми, крепостными крестьянами, остальные — скотом.
Свадьба у адыгов представляла целый комплекс обрядов и действий магического характера, призванных обеспечить благополучие молодой семье. Немало было и моментов, отражавших давно пройденные этапы общественных отношений (в частности — переход от матрилокальности к патрилокальности).
Собственно свадебные торжества начинались у адыгов с поездки за невестой. В состав свадебного поезда, возглавляемого зрелыми, авторитетными мужчинами, входили молодые родственники и друзья жениха. Сам жених, хотя и участвовал в поездке, избегал встречи со своими старшими родственниками и в доме невесты не появлялся.
Увоз невесты сопровождался ритуальным противодействием со стороны ее родных и односельчан — поезжанам приходилось платить “почти что за каждый шаг: за вставание невесты, за ее выход из комнаты, со двора, за право тронуться в путь”. Кроме этого, у них отбирали (или обменивали на худшую) одежду, подвергали насмешкам, а при выезде верховых со двора им приходилось отражать атаки местной молодежи, вооруженной палками (обряд именовался “къорэгъзау” — палочная война). Невесту увозил в седле коня родственник или близкий друг жениха; в более позднее время ее усаживали на арбу или в фаэтон.
При этом невесту нередко везли не в дом жениха, а в “чужой дом” (обряд “тещэрыпI”), где она могла находиться от недели до 2-3 месяцев (позже срок постепенно сократился до нескольких дней). На это время, а также на период свадьбы жених, соблюдая обычай избегания со своими родителями, поселялся в другом, чаще заранее выбранном доме (обряд “шъэоекIолIэжь”). Посредством этих обрядов фактически устанавливались отношения искусственного родства (аталычества) между семьями жениха и невесты и хозяевами “чужих домов”.
По прошествии определенного обычаями срока, невесту увозили в родной дом жениха, где все было готово к свадьбе. По представлениям адыгов, свадьба являлась делом не только одной семьи, но и всего рода жениха, и даже всего селения. В свадебных приготовлениях, заготовке продуктов, размещении гостей, свадебных церемониях принимали участие все родственники и соседи семьи жениха. Число участников свадьбы могло исчисляться сотнями, свадебные игрища продолжались от одного дня (у наименее состоятельных простолюдинов) до семи (у знати). Свадьба являлась самым ярким, запоминающимся событием в жизни местной общины.
Основными элементами свадебного обряда являлись:
* привоз невесты и ее ввод в брачное помещение (лэгъун), где она находилась несколько дней до начала “большой свадьбы”. Здесь же совершался обряд мусульманского бракосочетания (нэчыхь). Если вопрос с калымом был урегулирован, молодой супруг мог тайно навещать свою жену. В первую брачную ночь местная молодежь устраивала свадебную обструкцию. Демонстрация невинности невесты наутро была обязательна;
* ввод невестки в большой дом (чему предшествовал “уход бабки” жениха) с обрядами приобщения к очагу, знакомства со старшими родственниками мужа и свекровью;
* ввод невестки в дома родственников мужа;
* ввод невестки в кухню (как правило, совершался на следующий день после большой свадьбы).
При этом все перечисленные церемонии “первого шага”, начиная с привоза невесты, сопровождались зачастую уже не осознаваемыми магическими действиями — стрельбой из ружей, невесте мазали губы смесью масла и меда, осыпали орехами, монетами, при входе в помещения под ноги укладывали баранью шкуру или шелковую ткань.
Основные этапы свадьбы сопровождались застольем с угощением главных действующих лиц, ритуальными тостами и благопожеланиями, а также танцами, военно-спортивными играми (скачки, джигитовка, борьба за кожу, стрельба в цель и др.).
При этом, у черноморских шапсугов в силу их меньшей исламизации и относительной изоляции, наблюдалась бо?льшая архаика свадебных обрядов по сравнению с другими адыгами.
По прошествии некоторого времени после основных торжеств (от нескольких дней до нескольких лет) устраивались обряды послесвадебного этапа. К их числу относились:
* раздача вещей новобрачной родственникам жениха (нысэтын);
* возвращение новобрачного в родной дом, сопровождавшееся церемонией “примирения”, символизировавшей окончание им свадебного избегания старших родственников (шъэощэжь);
* первое хождение невестки за водой, после чего она получала возможность выходить со двора и посещать соседей;
* первая послесвадебная поездка невестки к своим родителям (тыщас) — совершалась через несколько месяцев или даже год после свадьбы. Именно в момент пребывания дома она наделялась приданым (тыщырых);
* первые взаимные визиты родителей молодых (блэгъакIо), сопровождавшиеся застольем и взаимными дарами, окончательно скрепляли родство двух семей;
* первый визит зятя к родственникам жены (мэхъулъэгъашхэ).
Молодая семья размещалась в отдельном доме на родительской усадьбе, в позднейшее время брачное помещение пристраивалось к “большому дому”, сохраняя отдельный вход.
Невестка должна была соблюдать обычаи избегания с родителями мужа. Но если со свекровью она могла видеться уже с момента свадьбы, а разговаривать — спустя еще несколько месяцев (после обмена подарками), то свекра она избегала годами, а то и на протяжении всей жизни. Соблюдался и обычай взаимного избегания супругов — считалось предосудительным, если мужа и жену увидят вместе в доме, на усадьбе или за ее пределами. Осуждалось и излишнее проявление эмоций, в силу чего нормой поведения в семье была сдержанность.
Взаимоотношения в семье строились на принципах адыгского этикета, предусматривавшего взаимное уважение, предупредительность и такт. Несмотря на главенство мужчин, женская часть семьи (и особенно — мать) пользовалась исключительным уважением и почитанием. По мере возможности женщин старались оградить от тяжелых работ. Особой заботой была окружена молодая невестка, которой первые год-два семейной жизни не позволяли работать в поле, доить коров, готовить пищу.
Еще большего внимания и заботы удостаивалась невестка, ожидающая ребенка. Она была обязана соблюдать пищевые ограничения и поведенческие запреты, чтобы не нанести вреда здоровью и внешности будущего ребенка.
Роды принимала профессиональная повитуха, имевшаяся в каждом селении. Для облегчения родов она прибегала к имитативной магии, например, отпирала замки и развязывала узлы.
В честь рождения ребенка (особенно — мальчика) устраивали праздник с угощением, обрядовыми играми (например, лазание за призами по гладкому столбу).
Правом имянаречения у адыгов пользовались не родители, а старшие родственники, соседи, знакомые. Наряду с традиционными именами, адыгами использовались и иноязычные, со временем пополнявшие местный антропонимикон — с тюркскими, иранскими корнями (“бэч”, “мырзэ”, “джэрый”, “хьан”, “темыр”, “къан” и др.), по мере исламизации популярными становились мусульманские имена.
Особыми ритуалами сопровождались и другие значимые события детского цикла — укладывание в колыбель (кушъэхапхэ), первое обрезание ногтей, первый шаг, прорезывание зубов, первое бритье головы, выпадение первого зуба.
Большое значение имело трудовое воспитание детей, которых с 6-8 лет постепенно приучали помогать старшим по хозяйству. Особое внимание обращали на формирование полоролевых стереотипов — в мальчиках стремились развить активное начало, храбрость, мужество, в девочках — мягкость, скромность, толерантность. Для мальчиков немаловажным было и владение оружием, навыки верховой езды. Подростки из княжеско-дворянских семей занимались исключительно военной подготовкой под руководством своих аталыков. При этом, если у крестьян знаком вступления юноши во взрослую жизнь был его первый выход на пахоту, то для дворянской молодежи своеобразной возрастной инициацией было первое участие в походах.
Одной из краеугольных задач воспитания являлось усвоение детьми канонов адыгской этики (адыгагъэ). При этом господствующим императивом, основной идеей, пронизывающей адыгскую педагогику, являлся своеобразный поведенческий аскетизм, предусматривавший всемерную сдержанность, некоторую отстраненность и соблюдение дистанции во взаимоотношениях родителей и детей, опосредованность межпоколенной передачи этической культуры.
Адыгская этика осуждала излишнюю эмоциональность, в силу чего демонстрация взаимной привязанности, родительской или сыновней любви должна была осуществляться не в словесной форме, не во внешнем проявлении чувств, а в рамках допустимого кодексом адыгэ шэнхабзэ. Проявление иных манер было равнозначно “потере лица”, утрате чести (напэ). В силу этого, при всей строгости воспитания, на детей воздействовали не запретом, не наказанием, а убеждением и собственным примером — ребенок должен был осознать, что его ненормативное поведение может нанести вред репутации родителей, семьи и рода в целом.
Глубокое уважение и почитание отца и матери выражалось в беспрекословном им подчинении, в постоянной заботе о них, в строжайшем соблюдении поведенческих запретов.