Песенно-музыкальная культура одного из древнейших народов Кавказа

Важнейшим достоянием адыгского народа, культурным феноменом непреходящего значения, является песенно-музыкальный фольклор, значительное жанровое разнообразие которого определялось стилистикой, формой, назначением и временем исполнения песенно-музыкальных текстов и наигрышей.
Наиболее древним жанром являются песни религиозно-культового содержания: мифологические гимны, обращенные к богам языческого (а позже — христианско-языческого) пантеона, ритуальные песни вызова дождя (“Хьанцэгуащэ”), а также песни, приуроченные к календарным праздникам (например, зимнего солнцеворота). Позднее, с принятием адыгами ислама, в эту категорию были включены духовные песни (зэчыр, шъэлэуат), исполнявшиеся во время похорон и религиозных праздников. Сюда же можно отнести и обрядовые причитания по умершим, исполняемые близкими родственницами оплакиваемых.
Обширным пластом адыгской песенной культуры являются трудовые песни, отражающие основные хозяйственные занятия народа. Это песни пахарей, аробщиков, косарей, пасечников; песни, исполнявшиеся при прополке, молотьбе, очистке початков кукурузы, расчесывании шерсти и др. Они были призваны задать определенный ритм работе, импровизацией скрасить монотонность тяжелого труда, магическими формулами поэтического текста обеспечить богатый урожай, прочность изделий из шерсти и т.д. Магия музыки проявляется и в пастушеских инструментальных наигрышах на рожке (бжъэмый) по поверьям адыгов способствующих выгулу овец .
Неотъемлемой составной частью обряда излечения больного или раненого (кIапщ) являлись врачевальные песни (кIэпщэ орэд) .
Свадебные песни сопровождали все основные этапы этого важнейшего события в жизни социума: привоз невесты в дом жениха, ввод невесты в “большой дом”, возвращения жениха из “чужого дома” и др.
Своеобразны были и песни детского цикла: способствующие облегчению родов, вели-чальные по случаю рождения ребенка, колыбельные, а также сопровождающие первое укладывание в колыбель, наречение имени, появление первого зуба, первое бритье головы, становление на ноги, песни-потешки .
Неизменный интерес вызывали у слушателей нартские песни (нарт пщыналъ), в целом соответствовавшие прозаической форме эпоса. В то же время, по мнению специалистов, именно певческая версия нартиады является первичной, более древней, а большая часть устных текстов образовалась посредством постепенного забвения традиционной стиховой формы.
Весьма популярными у адыгов были героические песни – величальные и плачевые (в зависимости от преобладающего настроя песни).
Величальные песни воспевали как отдельных героев, так и целые группы участников тех или иных событий, чаще всего — битв, походов, причем персонажи песен могут сражаться как с внешним врагом, так и прославиться во внутриадыгских столкновениях или в ходе социальной борьбы.
К числу наиболее старых величальных песен мемориального плана можно отнести циклы об Айдемиркане, братьях Ечаноковых, песню о крымском походе кабардинцев, повествующие о событиях первой пол. XVI в. О существовании более древних песен, не зафиксированных фольклористами, известно только по записям авторов XIX в. В годы Кавказской войны, батальные эпизоды которой стали для адыгского фольклора неисчерпаемым источником сюжетов, были сложены песни о “ночном нападении кабардинцев” (1779 г.), о взятии адыгами целого ряда русских крепостей на побережье Черного моря (1840 г.), о Фарсской битве (1841 г.) и мн. др.
К плачевым песням (гъыбзэ) относится несколько жанровых видов:
1) песни оплакивания героев, которые, как и величальные, могли посвящаться как одному, так и многих героям. Таковы песни-плачи о прославленных предводителях периода Кавказской войны Айтече Канокове, Алэ Харцизове, Кущуке Аджигериеве, Кызбече Шеретлукове, Магомете Коджебердуко и мн. др. героях;
2) песни-сетования на горестную судьбу отдельного человека, общины или целого народа. К числу известнейших сетований относятся: “Хъымсадэ игъыбз”, сложенная от лица молодой женщины, после гибели любимого супруга отданной замуж за престарелого князя; “Лэбэдэсхэм ягъыбз” — плач о жителях аула князя Карамурзина, в 1825 г. уничтоженного царскими карателями; “Истамбыл икIыжь”, повествующая о трагической судьбе адыгов-изгнанников; “Сэрмафэ”, отражающая положение адыгов послевоенного времени и др.;
3) очистительные песни, складывавшиеся лицами, желавшими восстановить свою репутацию, вернуть доброе имя, в том случае, если другие способы доказать свою невиновность, оказывались неэффективными. Так, одной из таких песен является “Хьатх Мыхьамэты игъыбз”, по преданию сложенная оклеветанной женой народного героя, в которой она доказывает несправедливость обвинения. Немаловажно, что эта очистительная песня, наряду с величальными, относилась к числу походных (или “наезднических” — по Хан-Гирею), поскольку выполнила свою функцию, а потому считалась “счастливой”, приносящей удачу.
Традиция создания героических песен не угасла и после гибели классической Черкесии и ее уникальной культуры в Кавказской войне. Песни-плачи складывались об адыгах, погибших на “германской войне”, ставших жертвами “красного” и “белого” террора в годы гражданской войны. Эта же фольклорная традиция была продолжена и песнетворцами диаспоры, оплакивавшими адыгских воинов, павших на чужбине в ходе бесчисленных войн эпохи кризиса и развала Османской империи.
Значение песенного фольклора в жизни адыгского этноса, и прежде всего, песни исто-рико-героической, неоднократно подчеркивалось и просветителями XIX века, и современными исследователями.
На протяжении всей многовековой истории Черкесии песенно-музыкальная культура являлась уникальным феноменом адыгской цивилизации. Для бесписьменного адыгского народа зачастую именно песня являлась отражением исторической памяти, способом самоопределения, осознания себя среди других этносов, странствующих по лику Земли. Посредством песни осуществлялась привязка отдельного человека и целого этноса к системе временны?х координат: от сотворения мира до сегодняшнего дня, минуя эпохи нартов и полулегендарных героев. В случае необходимости песня приобретала характер своеобразного юридического документа, грамоты, подтверждавшей древность, а стало быть, и претензии на власть того или иного аристократического рода. С фотографической точностью фиксируя мельчайшие детали событий, отражая деяния героев и антигероев, каждая последующая песня становилась очередной страницей изустного летописного свода – грандиозной хроники исторического пути адыгов.
Именно эта уникальная особенность фольклора позволяла адыгским старикам утверждать: «наша история – это наши песни», а фактологическая насыщенность текстов песен и сопровождавших их преданий предоставила возможность Шоре Ногмову еще в середине XIX века выстроить законченную концепцию адыгской истории.
Песня была отражением этнической психологии адыгов, отголоском их мироощуще-ния, слепком национального духа, некогда позволявшего человеку на равных общаться с богами, имена которых сохранились в мифологических гимнах языческой эпохи.
Будучи испытанным средством обессмертить или, наоборот, навеки обесславить имя, безнадежно подорвать репутацию или прочно ее восстановить, песня имела колоссальное воздействие на сознание каждого адыга, побуждая его к нравственному самосозиданию в ду-хе идеалов адыгагъэ, а весь народ – к гармонизации общественных отношений.
Желание стать героем песни подстегивало всеобщее тщеславие, а в бою перевешивало инстинкт самосохранения, умножая врожденную храбрость адыгских мужчин и заставляя их стремиться к подвигам, исполненным рыцарского благородства и эстетического совершенства.
Суровая, лишенная внешней мелодической красивости, песня сдерживала эмоции своих творцов и исполнителей (джэгуакIо), позволяя выплескивать их только в поэтических текстах. Песня была частью преимущественно мужской субкультуры, однако, будучи написанной от лица женщины, она становилась порою единственно допустимым адыгской этикой способом излить свои чувства по отношению к возлюбленному или выразить скорбь по ушедшему из жизни близкому человеку.
С разрушением в ходе и по окончании Кавказской войны традиционных форм жизнедеятельности, некогда бывших неисчерпаемым источником фольклорных произведений, наступил необратимый упадок музыкально-поэтического творчества. Сохранившиеся образцы высокой песенной культуры воспринимались адыгами послевоенного периода как недосягаемые вершины народного искусства, вызывавшие у слушателей ностальгию по давно ушедшим временам – эпохе последних рыцарей Кавказа.