СЕКСУАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ В ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЕ АДЫГОВ

Изучая взаимоотношения мужчин и женщин и их социальные статусы, невозможно оставить в стороне сексуальный аспект этих взаимоотношений. До недавних пор исследование сексуальности было прерогативой в основном медицины и психоанализа, но и этнографическая наука внесла серьезный вклад в описание и объяснение экзотических для европейцев эротических особенностей жизни разных народов мира. Часто именно в них прослеживаются истоки социальных конструктов, определяющих систему власти и подчинения, взаимопомощи и взаимоподавления, свободы поведения и самооценки индивидуума. Половые отношения, являющиеся, казалось бы, самым непосредственным проявлением «естественного», при ближайшем изучении представляют из себя культурные модели, суть которых зависит от исторических и культурных стереотипов. Сексуальность, понимаемая в обыденном сознании как интимное дело двоих, оказывается на деле тщательно институализированной и подчиненной идеологии конкретного общества. (Фуко) Регулирование сексуального поведения мужчин и женщин достигается с помощью обычаев и традиций, ритуалов брачного поведения, сексуальных запретов. По определению Гейл Рубин «реальность сексуального имеет свои собственные внутренние политики, структуры неравенства и модусы поведения»[1]. Похоже, сексуальная сторона жизни оказывается наиболее жестким конструктом любого социума.

Реконструкция интимных переживаний женщины и мужчины в традиционной жизни адыгов представляется весьма сложной задачей. В отличие от исследователей культур, носители которых имели возможность письменной вербализации своих чувств и эмоций, кавказоведы лишены возможности анализа документов. В распоряжении исследователя мифологические и фольклорные материалы, записки иностранных путешественников, замечавших особенное в быту и нравах местных жителей, и рассказы стариков, заставших тех, кто не знал трансформирующего влияния модернизации на семейно-родственные отношения. Мы по крупицам попытаемся восстановить картину повседневных переживаний влюбленных, супругов, выяснить возможность любви вне брака в традиционном адыгском обществе. Особое внимание будет уделено женскому восприятию любовных переживаний, во-первых, потому что мужчины были свободнее в выражении своих чувств и своего взгляда на отношения полов. Будучи профессиональными сочинителями и исполнителями народных песен, они имели больше возможностей для вербального выражения любовных переживаний. Они же были законодателями, фиксировавшими норму и ее нарушение в вопросах супружеской верности. Мужская точка зрения на любовь и секс, таким образом, лучше известна. Во-вторых, монополизировав частную сферу жизни, женщина являлась тонким «экспертом» в области любовных отношений. Восприятие женщины обществом в образе матери-кормилицы не исключает, а предполагает важность ее сексуальной привлекательности и знания любовных приемов, глубину душевных переживаний женщины.

Сложность нашего исследования заключается в том, что публичное изъявление чувств у адыгских народов было табуизировано, так же как и свободное обсуждение этой темы. Поэтому бросается в глаза раскованность в изложении подробностей интимных отношений героев рассказчиками архаических мифологических сказаний. И то, что они преподносятся как нечто обыкновенное, без позднейших оговорок и пояснений, наводит знатоков строгой кавказской морали на размышления. Мифологические тексты не совпадают полностью с идеальными представлениями ценностно-нормативной системы патриархальной культуры адыгов. Мы имеем здесь дело с коллективными бессознательнательными представлениями, которые содержат в себе изначальный тип усвоения этносом чувственного опыта. Эти этнические архетипы сознания в дальнейшем предопределяют структуру образов, в которые укладываются новые человеческие восприятия, но осознано в чистом виде не обнаруживаются. Философы предупреждали историков о серьезной ошибке тех, кто, желая составить мнение о жизни человека или эпохи, пытается судить о них по сумме идей данного времени, не проникая глубже в слой верований, всего того, что обычно не выражается, то, чем человек располагает.[2] Архетипическое сознание «проглядывает» сквозь исторически изменчивые модификации.

В первом среди мифов нартского эпоса – о рождении Сосруко – уже находим весьма интимные подробности: «Сэтэней жьыщIакIуэ псым кIуащ. Псым здакIуам и Iэщхьэлъащхьэр дрихейщ, и бостеикIэр иIэтри, и лъэнкIапIэ хужитIыр къыщIэщу псы уфэм мывэм тетIысхьэри, тIысауэ къилъэгуъуащ Арыкъыпс и адрыщIкIэ Нартхэ я жэмыхъуэжь Сос. И гур дэрыпсэ щащэ, гущабэ лъэщ, фэрыкIэ мафIэ, уфIынкIынкIи Iэмэл хуимыгъуэтыжу Сос Сэтэней къэхъуэпсэщащ, зыхуэмыубыдыжу и нэфсырыр къыIэщIэкIри псым ищIыум тету, Iугъуэр къыхихыу Сэтэней гуащэм и занщIэу къакIуэрт. КIэблагъэу гу щылъитэм, Сэтэней здытес мывэм къытекIри лъэнукъуэ зригъэзэщ.