«В Сирию никогда не вернемся»

С начала гражданской войны в Сирии на Северный Кавказ прибыло несколько тысяч этнических черкесов. В Кабардино-Балкарии таких беженцев сейчас около 700 человек
Первый поток сирийских беженцев в Кабардино-Балкарию начался еще в 2012 году. Сейчас их в республике насчитывается около 700 человек. В основном это потомки черкесов, которые были вынуждены покинуть Северный Кавказ после его завоевания Россией в середине XIX века. Тем беженцам, которые не смогли снять жилье или поселиться у родственников, власти республики предоставили три пустующих санатория Нальчика. Один из них — «Эльбрус» — расположен в курортной зоне города, Долинске. На сайтах некоторых турагенств его называют не иначе как «райским местечком». На деле же санаторий оказывается невзрачным снаружи и весьма обшарпанным внутри зданием в три этажа. Здесь, в маленьких однокомнатных номерах, проживает 34 сирийских беженца. Им давно уже обещают предоставить более комфортное жилье, но пока расселить этих людей из санатория возможности нет.

Как поясняют местные жители, помогающие беженцам, российские власти не спешат помочь сирийским черкесам переселиться на историческую родину и не отвечают на официальные запросы от сирийских диаспор. Тех черкесов, которые смогли добраться до России самостоятельно, признают репатриантами, но специальных программ по репатриации и реабилитации не существует, оформлять документы им также приходится самостоятельно. Так что и бесплатным номерам санатория беженцы рады.

«В России зато не стреляют»

Меня представляют Аднану Дугужу, который считается старшим среди здешних беженцев. В комнате, где живет Аднан с женой, совсем не развернуться: тут стоят две кровати, стол, тумбочка с телевизором, кухонный шкаф с маленькой электроплиткой и набором посуды, (поскольку отдельных кухонь нет), громоздятся какие-то баулы и чемоданы.

Аднан проталкивает нас к кровати, на которой уже примостился худощавый араб лет пятидесяти, а его жена тут же наливает нам чай.

Телевизор в комнате гремит так, что кажется, что мы находимся на каком-то восточном базаре. По «Аль-Джазире» показывают громко орущую на арабском толпу.

— «Аль-Джазира» — плохо, — обращается ко мне худощавый араб. — Все для Америка, не для Сирия, не для нас, кивает мужчина на телевизор. Говорит он с чудовищным акцентом, и чтобы понять его, приходится переспрашивать по несколько раз.

— А раньше «Аль-Джазира» хорошей была?

Мужчина никак не сообразит. «Раньше, тогда, давно», — отчаянно машу рукой, пытаясь изобразить прошлое.

— А-а, да, хорошо, правильно, «райт», — говорит он, мешая русские, английские и арабские слова.

— А сейчас что хорошо?

— «Би-би-си», «Си-би-эн», «Фи джадит лебанон», «Русия альяум» так, нормально, — мужчина делает неопределенный жест, как бы показывая, что «нормально», но можно было и лучше.

Мужчину зовут Адиб. Ему повезло больше, чем многим другим беженцам, — в Нальчике у него оказались родственники, переехавшие, по всей видимости, из Сирии до начала войны. Адиб живет у них. А в санаторий приходит к своему другу Аднану, чтобы пообщаться на более привычном арабском языке.

Сам Аднан похож на торговца с того самого восточного базара — невысокий, полный и весьма юркий мужчина с блестящей лысиной и седыми усами. Главным среди сирийцев, живущих в этом санатории, его считают из-за сносного знания русского и энергичности.

— Я директор санатория, — смеется он, показывая на прикрепленный к дверям санатория листок. В нем сообщается, что по всем вопросам относительно сирийцев следует обращаться именно к Аднану. К нему же обращается и московский фонд «Солидарность», который ежемесячно выплачивает каждому беженцу по 1000 рублей. Когда приносят деньги, Аднан бегает по всему санаторию в поисках соотечественников.

— Работы почти ни у кого нет, а расходы большие, — вздыхает он.

В Нальчик Аднан и его жена прилетели около года назад. Жену зовут Уафа, она, как и большинство сириек в этом санатории, носит мусульманский платок, но при этом ходит в брюках. Кроме стандартного набора: «здравствуйте», «хорошо», «спасибо», «пожалуйста», русского языка Уафа не знает — поэтому в беседу не вступает, только молча подливает на

Аднан с Уафой добирались из Сирии через Турцию и Азербайджан. В Дамаске остались двое их сыновей.

— Иногда они даже не могут выйти на улицу из-за боев. Старший сын был ранен в ногу, но сейчас вроде все нормально с ним.

— А почему все-таки в Сирии началась война, как думаете?

— Не знаю, один Аллах знает, — пожимает мужчина плечами.

О самой войне, ее причинах и возможном сроке окончания сирийцы рассуждать не хотят. Все они вот также пожимают плечами и говорят, что не знают. Аднан только осторожно добавляет, что если в Сирию вторгнутся США или западные страны, станет только хуже, поэтому хорошо, что Россия помешала военному вмешательству.

— А когда закончится война, вы вернетесь в Сирию?

— Нет-нет, останемся тут, — спешно отвечает Аднан. Он поясняет, что вернуться на историческую родину мечтали еще их предки, бежавшие из России во время Кавказской войны, теперь они эту мечту воплощают.

Когда запас русских слов у Аднана заканчивается, он отводит нас к беременной девушке по имени Марьяна и предлагает поговорить с ней. Платок Марьяна не носит и ходит в платье с коротким рукавом. В ее номере места кажется еще меньше из-за бегающего по комнате малыша.

— Мы здесь уже почти год, а в Сирии жили в Алеппо, я там родилась. Но сейчас там война — постоянно стрельба, убийства. У Анаса (мужа) там остались родители, но они не могут уехать, нет денег и возможности выбраться оттуда. Мы иногда переговариваемся. Многие потеряли там работу, потому что из-за боев часто не могут выйти из домов. Тут тоже с работой проблемы, но зато не стреляют, — говорит Марьяна. Оказывается, что она приезжала в Нальчик еще до сирийской войны, училась в местном университете, поэтому русский язык знает лучше других беженцев, но говорит запинаясь и долго подбирает слова.

— А вам как-то власти местные помогают? — спрашиваю.

— Нет, сами справляемся, муж подрабатывает, ремонтом занимается. А я вот с сыном сижу, скоро еще один ребенок будет, — Марьяна показывает на живот.

Сыну Марьяны Нарту два года, родился он еще в Сирии, поэтому разговаривает пока только на арабском и кабардинском.

— Нарт — это такой герой у нас, это старое имя, — поясняет Марьяна.

О том, что черкесы, бежавшие из России, более привержены национальным традициям, говорят и местные жители. И даже родным языком репатрианты владеют лучше российских черкесов, адыгов и кабардинцев. Марьяна говорит, что знание языка передавали из поколения в поколение с тех пор как первые черкесы бежали из России.

Возвращаться в Сирию Марьяна тоже не хочет, потому что не верит, что все наладится.

— До войны было все хорошо, а сейчас нет. Обе стороны поступают плохо. Война — это вообще плохо.

«У нас не было проблем до войны»

С Фидой (имя изменено) мы познакомились случайно, когда она пришла получить помощь от благотворительного фонда. Ей тридцать лет, но выглядит она на двадцать пять максимум. По национальности Фида арабка и это сразу бросается в глаза — лицо у нее смугловатое, с высокими скулами и большими миндалевидными глазами. Платок она тоже не носит.

Отношения с остальными беженцами у девушки вроде хорошие, но она все равно кажется изгоем. К тому же, в отличие от сирийских черкесов, воодушевленных возращением на историческую родину, у Фиды в Кабардино-Балкарии перспектив нет. В Нальчик она приехала вместе с мужем-черкесом, но недавно они развелись. Девушка не знает ни кабардинского, ни русского, зато неплохо говорит по-английски, правда, в Нальчике от этого мало толку.

— Когда началась война, мы решили уехать. И тогда муж сказал: у меня ведь есть родственники в России, давай поедем туда. Так я оказалась здесь, — говорит девушка.

В октябре 2012 года они пересекли сирийскую границу и бежали в Бейрут, оттуда прилетели в Минеральные Воды, а потом добрались до Нальчика, где их поселили в санатории. Комнатка Фиды не такая заставленная, как у Марьяны или Аднана, поскольку живет она одна. Девушка тоже настаивает, чтобы мы выпили чаю.

— Я не знаю, чем можно вас угостить. Мне так жаль, что я встречаю вас в таком месте. Тут вообще ничего нет. У нас не было проблем до войны. Все было хорошо. Потом все изменилось, мы боялись выйти из дома, из-за этого потеряли работу, — говорит Фида. Болтает она без умолку. Поясняет, что здесь ей одиноко — нет ни друзей, ни родственников и не с кем даже поговорить.

В Дамаске у Фиды остались братья и сестра, а матери удалось попасть в Египет.

— Я очень переживаю за них, но что я могу сделать? Если бы у меня было гражданство или зеленая карта, нужные документы, я бы забрала их оттуда. У меня сердце кровью обливается, когда я вижу, что там происходит, ты понимаешь? На войне очень страшно и опасно.

В этом году Фида пыталась поступить в нальчикский университет, как и 60 других беженцев из Сирии, но ее не приняли, и это ее заметно возмущает. На работу она тоже не может устроиться из-за незнания русского языка.

— Я пытаюсь учить язык самостоятельно, на компьютере, но для этого нужно постоянно общаться. А я тут совсем одна. Я мечтаю, что смогу уехать отсюда в Москву и найти там работу. Наверняка там можно будет устроиться, — полагает Фида.

Удастся ли ей когда-нибудь вернуться в Сирию, Фида не знает.

— Я не понимаю, почему началась война. Все, что я знаю, — это то, что говорят по телевизору. Во всем виноваты какие-то плохие люди. Это была неожиданность для всех, я никогда не думала, что такое может произойти. Сирия была очень красивая, не то, что сейчас. Я очень люблю свою страну, не верю, что это произошло, это как дурной сон, понимаешь? — говорит она.

На прощанье она просит не называть ее настоящего имени и не показывать ее фотографий.

— Я говорю правду, все, что думаю, но вдруг у меня будут проблемы из-за этого, я боюсь, — говорит она

http://rusplt.ru/society/begenci-v-nalchike-7305.html